А я думал о Пранасе. Неужели он увиделся с дядей Стасисом? Я вдруг представил себе, как они с отцом сидят в камере, и Пранас рассказывает, как ехал в поезде, как заступились за него монахини, какие добрые люди моя бабушка, ее племянник Элиазар и я.
Когда отворилась дверь и Пранас вошел в комнату, я нисколько не удивился.
– Где это ты целый день шлялся? – засыпая, спросила бабушка.
– Я был в тюрьме.
Бабушка равнодушно захрапела, и ее храп напоминал звук заржавевшей пилы со сломанными зубьями.
– Тебя впустили?
– Ага.
– Не обыскивали?
– Не-е.
– Врешь, – сказал я и заглянул ему в лицо, но он успел отвести взгляд.
– Ты его не видел… Ты нигде не был.
Бабушка проснулась и сказала:
– Все в городе извелись… Все намаялись…
В темноте она всегда добрела. Только при свете была сердитой. Боже правый, если бы все время жить в темноте, в которой можно не стыдиться ни своих слез, ни своей доброты!
– Завтра все поедем домой. Надо помочь твоей матери родить, – сказала старуха Пранасу, но он ее не очень понял.
Мы забрались на чердак, накрылись полушубком и, не проронив больше ни одного слова, заснули. Только сны и летучие мыши носились над нами.
Под утро мы услышали громкий стук в ставню. Я выбрался из-под полушубка, дополз в потемках до чердачного оконца, глянул в него и обмер. Спросонья мне показалось, что внизу стоит Порядок, но когда я получше вгляделся, то понял, что ошибся. В самом деле, откуда взяться нашему полицейскому на Мельничной улице?
– Полиция! – прошептал я. – Там внизу… полиция… Вставай, Пранас.
– Да что я, полицию не видел? – сказал Пранас и натянул на голову полушубок.
Зачем же к Элиазару пришли полицейские?
– Откройте! Откройте! – барабанил кулаком по ставне полицейский.
Во двор вышел Элиазар в шлепанцах на босу ногу. То ли от утренней прохлады, то ли от страха его знобило, и он кутался в наспех накинутую на худые плечи бабью шаль.
– У тебя прячется такой – Семашка?
– Нет, – пролепетал Элиазар. – Я никакого Семашку не знаю.
– Не отпирайся. Нам все известно.
– У меня гостит моя тетя с внуком. Но их фамилия Клейнас.
– Не прикидывайся дураком. У тебя мальчишка скрывается.
– Так вы мальчишку ищете? – воспрянул духом Элиазар. – Есть мальчишка. Живой и здоровый.
– Где он?
– На чердаке. Спит.
Я прислушался. Слышно было, как по лестнице на чердак медленно поднимаются полицейский, Элиазар и бабушка. Ее я узнал по кашлю. Уж очень странно старуха кашляет, как будто курица кудахчет. Ну чего она поперлась наверх? А еще на сердце жалуется! Ничего у нее не болит.
– Ты что-нибудь натворил? – спросил я у Пранаса, вылезшего из-под рваного полушубка.
– Часового убил, – сострил Пранас.
Полицейский налег плечом на дверь, и на чердак ввалились Элиазар и бабушка.
– Пранас Семашка! – объявил полицейский. – Следуй за мной!
– А в чем дело? – на ломаном литовском языке спросила бабушка. – Он кого-нибудь убил?
– Часового, – сказал я.
– Помолчи, Даниил!
– Живо, сопляк! – прикрикнул на Пранаса полицейский. – Ты их, сукин сын, больше не слушай. Сманили недотепу в город, а мать дома убивается.
– Кто сманил? – напыжилась бабушка.
– Вы!
– Опять мы! – не сдержалась старуха. – Мы бунтовщики, мы подстрекатели, мы воры, мы жулики, мы богатеи, мы вашего Христа распяли, мы в мацу кровь подливаем, мы спаиваем, сманиваем, обманываем, грабим…
Давно я не видел бабушку в таком волнении. Она как будто куда-то спешила и боялась опоздать.
