Избранные труды. Том IV - страница 76

Будем, однако, считать, что приведенная фраза не более, чем случайная обмолвка, устраненная последующим прямым указанием на то, что компетенция шире правосубъектности и что она «включает как обладание правами и обязанностями, так и возможность обладания ими, т. е. правоспособность».[153] В таком случае компетенция выступает как родовое понятие, в логической субординации с которой состоят подчиненные ей видовые понятия. Но это было бы возможно лишь при условии, что сами видовые понятия связаны прямой координацией как равновеликие по степени достигнутого ими обобщения. Ничего подобного в рассматриваемом построении не наблюдается, ибо оно соединяет, с одной стороны, все формы проявления правоспособности и, с другой, далеко не все, а только «определенные»,[154] существующие вне правоотношения, да и то лишь некоторые, но не любые вообще вне правоотношения находящиеся субъективные права и обязанности.[155] Это означает, что один из составных элементов компетенции (правоспособность) находится на уровне вида, а два других («определенные» права и обязанности) на уровне части вида. Между ними мыслима, следовательно, лишь косвенная, но не прямая координационная связь, а тем самым непосредственное их выражение в компетенции как едином родовом понятии исключается с самого начала.

С точки зрения логических принципов образования научных понятий, несомненно, предпочтительнее путь, по которому шел А. В. Венедиктов, объединявший в компетенции все виды правосубъектности хозоргана,[156] или по которому идет А. В. Мицкевич, объявляющий ее средоточием всех субъективных прав властного характера. Другое дело, кто из них прав по существу. Но если правильный вывод нуждается в надлежащем понятийном закреплении, то неудачно сформированное понятие неспособно выразить правильный вывод. Это может быть сказано с таким же основанием о компетенции, сводимой к ее сочетанию правоспособности с некоторыми правами и обязанностями, как и о юридическом лице, не выходящем за рамки внутрихозяйственных отношений и обладающем ограниченной правоспособностью.

Обратимся теперь к парному сочетанию «право собственности – право оперативного управления». Точнее, не к парному, а трехчленному сочетанию, ибо, ввиду неприменимости права оперативного управления к личной собственности, оно находится в непосредственной связи с правом социалистической собственности и только через него, косвенно, соприкасается с правом собственности вообще.

Право оперативного управления характеризуется не только тем, что включает в свой состав правомочия по владению, пользованию и распоряжению имуществом, предоставляется юридически обособленным от собственника организациям и осуществляется последними в соответствии с целями их деятельности, установленными плановыми заданиями, назначением управляемого имущества. У него имеется еще одно и притом наиболее существенное качество, состоящее в выполнении роли орудия реализации права собственности. Это качество прямо закреплено в самом законодательно выраженном понятии права оперативного управления. Как сказано в ч. II ст. 21 Основ гражданского законодательства,[157]«государственное имущество (курсив наш. – О. И.), закрепленное за государственными организациями, состоит в оперативном управлении этих организаций…». Еще более определенно та же мысль ч. II ст. 117 ГК РСФСР и аналогичными нормами ГК других союзных республик проводится в отношении межколхозных и других смешанных организаций, каждая из которых осуществляет оперативное управление «закрепленным за ней имуществом,