– Господи, что с тобой? Хотя ничего не говори, иди домой. В каком классе?
– 9 «А»,– всхлипнула я.
– Скажу, что ты сильно испачкалась, а ты иди домой.
***
На следующий день мама скрылась в кабинете директора. Я, не без опаски, шла по коридору к кабинету. Возле него стоял только Сорокин. Коропятова вчера посадили на пятнадцать суток за мелкую кражу в «Пятёрочке», Всеславин заболел, а Утюгина исключили из школы. Так сейчас говорили девчонки из параллели. Я облегчённо вздохнула – хотя бы сегодня травить меньше будут. Меньше всего я опять ожидала услышать свист Сорокина.
– Эй, Нечаенко! Стой! Подь-ка сюда.
– Что?– робко спросила я. Сорокин был выше меня на целую голову, и был, кстати, очень красивым. Я этого раньше не замечала. Опять в его взгляде было что-то странное.
– Твоё? – он протянул мне мою кофту, выстиранную и аккуратно сложенную. – Тетрадку я сдал,– и он «отклеился» от стенки и ушёл в класс.
Я стояла посреди коридора с кофтой в руках и смотрела Сорокину вслед. «Проснись, дура, в школу опоздаешь!» – первое, что пришло мне в голову. Я больно-больно ущипнула себя за руку, но это был не сон. За спиной раздалось вежливое покашливание. Я обернулась и побледнела: это была Валентина Семёновна.
– Лер, прости, что накричала на тебя, не разобравшись. В конце дня ко мне пришёл Сорокин, и сказал, что это написал Утюгин. Это уже не первый звоночек, и директор его исключил. Не обижаешься?
– Нет, Валентина Семёновна. Но я хочу, чтобы вы знали, я не так воспитана. Я никогда не позволю себе такое написать на доске даже про одноклассников.
– Хорошо, учту. А теперь пойдём, звонок уже был.
Валентина Семёновна села за стол и поднесла к губам чашку с чаем. Корнилова и её подружка тихонько хихикнули. Я расслышала что-то вроде « вот бы она пролила на себя чай». Рука учительницы дрогнула, и вода из него как-то неестественно вылетела. Потом вдруг струя воды из ведёрка для доски тоже полетела к учительнице. Это было так… неожиданно и нереально, что ученики не сразу услышали пожарную сигнализацию. Мокрая и злая, Валентина Семёновна открыла дверь. За ней наверху парил еле заметный дымок. Ещё есть время. Построившись в цепочку, мы пулей вылетели из школы. Почти весь четвёртый этаж заполонил огонь. Директор, стоявший неподалёку от Леры, спросил историчку:
– Ведь в вашем кабинете началось возгорание?
– Да… В моих руках резко вспыхнула тетрадь ученицы, а у двоих учеников сама собой загорелась парта… Простите, Владимир Всеволодович, я не знаю, как это объяснить, но это было действительно так. Мы все бросились их тушить, а в итоге весь класс вспыхнул…
Моя одноклассница, Маша Феоктистова, пропищала Валентине Семёновне:
– Валентин Семённа, я хочу потушить этот пожар, и…
И тут произошло… Как это можно объяснить? Из Машиных ладоней внезапно полились тоненькие струйки воды, которые потянулись к горевшей школе. Они становились толще и толще, пока не превратились в огромные потоки воды и, за небольшой отрезок времени, потушили пламя. Девушка потеряла сознание. Тут один второклассник испуганно закричал – у него из рук тоже полилась вода. Физрука спутали лианы, которые потом вспыхнули огнём, как и руки одной пятиклашки. Я почувствовала жжение в ладонях. Посмотрела на них, и… Они полыхали еле видимым огоньком кораллово – жёлтого цвета. Физрук кричал и извивался, Женя Воронкова, его дочь, всплеснула руками, и земля разверзлась под ним. Через несколько секунд почва «выплюнула» физрука в обугленной олимпийке.
