Поначалу мне было очевидно, что я нравлюсь этому мальчику. Он терялся, не знал, как вести себя со мной, о чем говорить во время прогулок, поэтому говорил обо всем. Я молчала и шла рядом с ним. Он нервно менял положение рук, наконец, убирал их в карманы, но потом снова вынимал. Я смотрела на его длинные тонкие пальцы и слушала. Мне было интересно все, о чем он рассказывал, потому что это были детали его личной вселенной. Маленькие крупицы его жизни, такой же важной, такой же ощущаемой для него, как моя – для меня. Я представляла его маму, выскочившую вчера второпях из дома в тапочках, и его комнату, в которую на прошлой неделе залетел воробей. Как он пьет по утрам кофе с бутербродами и как читает по вечерам очередную книгу из любимой приключенческой серии, как засыпает с ней и роняет ее на пол. Как он выглядит в домашних штанах и футболке, куда кладет сумку с учебниками, когда заходит, как бежит каждую субботу на тренировку по баскетболу и все равно всегда опаздывает. Постепенно его монологи стали складываться в наши диалоги. Мы много смеялись, постоянно придумывали какие-то игры, фантазировали, обменивались книгами. И чем больше мы привыкали друг другу, чем меньше оставалось поводов для неловкости между нами, тем яснее было, что мы именно друзья. Хорошие, близкие друзья. Иногда мы выслушивали подколки одноклассников о наших отношениях. Но нас это только забавляло.
Наверное, вам это покажется странным, ведь нам было четырнадцать – возраст, в котором улыбка и мимолётный взгляд уже кажутся любовью. Но у нас было то, что много важнее – настоящая дружба. Пол даже смеялся потом:
– Алька, я ведь был влюблён в тебя, думал, ты леди, а ты оказалась совсем как я, пришлось с тобой дружить!
Я не возражала. Я не знала чувства более крепкого и важного, чем абсолютное взаимное доверие двух друзей. У меня был только один такой человек, которому я могла рассказать все, будучи уверенной в его понимании и поддержке. И я ни за что на свете не допустила бы его исчезновения из моей жизни. Я радовалась, что все получилось так хорошо.
Сейчас, пережив все то, что случилось после, я уже не могу отрицать, что это не была любовь. Просто как вообще можно разграничить любовь и дружбу? Разве одно не является следствием другого? Разве любимый человек не становится самым близким другом, и разве близкий друг не является любимым? Честное слово, если исключить из всего этого плотские отношения, о которых слишком много думают люди, то получается, что разницы нет никакой. И если мне скажут, что Пол не любил меня, я не поверю. Он следовал за мной и старался меня защитить. И если мне скажут, что он был для меня только другом, я буду возражать, потому что не бывает только друзей. Он был другом, и я его любила. Я любила четырех людей в своей жизни: первую маму, названного дедушку, брата и Пола.
Пол даже был первым человеком не из нашей семьи, побывавшим у дедушки. Мы с ним провели в дедушкином доме выходные. Перед самым нашим уходом дедушка попросил меня подождать на улице и несколько минут о чём-то говорил с Полом за прикрытой дверью. Я слышала скрипучий дедушкин полушепот, даже различала ритм фразы: неспешный, как всегда. Но слов не разобрала, как не вслушивалась. Чутье подсказывало мне, что дедушка говорит Полу про меня. Когда мой друг вышел, я пыталась расспросить его, но он отвечал какую-то нескладную чепуху. Пришлось со вздохом оставить посягательства на их секрет.
