Измена. Неразличимые границы - страница 7

— Бери ложку-то, да хлеб маслом намажь, — Галина ворочала челюстью, размусоливая еду наполовину беззубым ртом.

Кое-как поклевав каши, Дарья схватилась за чашку крепкого чая и с удовольствием сделала пару глотков. Вкусно. Чувствуется, что мятные травки добавлены и вкус меда язык щекочет.

Воздух разрезал такой звук, будто резали кого-то на живое. Бабка соскочила с места и к двери. Давай одеваться.

— Говорю же, Нюшка опоросится собралась… Вот, зараза! Не дала поесть нормально. Даш, ты бери вон те чистые тряпки, обтирать будешь… А, я уж, — махнула рукой, недосказав и вышла в сени.

У Дарьи руки тряслись, пока она одного пятачка за другим от крови обтирала и сажала в детские ясли на солому. Какие они забавные и маленькие. Жмутся друг к другу, соображают, что нужно вместе держаться, так теплее. Попискивают, как собачата.

— Ай, молодец, Нюшка! Десятерых за раз принесла, — нахваливала Галина Михайловна свинью и гладила по голове с растопыренными ушами. — Месяца через два тушенки наварю, — прибавила ласково.

— Как, тушенки? — Дарья прижала к себе последнего поросенка — самого маленького. У нее ноги чуть не подкосились: да, как же так можно? Малые ведь еще, лета не увидят, по траве не побегают…

— Приезжие дачники хорошо берут мои консервы мясные. Знают, что у Михайловны мясо — высший сорт… Чего опять не так? — увидела у молодой женщины слезы в серых глазах. Губы дрожат, словно вот-вот заплачет. — Это жизнь такая, Дарья. Кого-то ешь ты, кто-то есть тебя. А на что свиньи еще нужны? Тебя ведь до сих пор жрут, иначе бы здесь не была. Верно? Так сделай так, чтобы подавились! — зыркнула на нее сурово. — Хватит нюни распускать. Неси по одному, к титьке будем прикладывать. Нюшка отошла маленько.

7. Глава 7

— Думаешь, мама найдется? — в таких же серых, как у матери глазах глубокая вина и страх, что он ее больше может не увидеть. Совсем.

Неделя прошла — самая долгая в жизни близнецов. И если старший Никита еще держался, то самый мамочный из аниных сыновей не мог ни есть, ни спать толком. Заметно сполз по учебе в институте. Он закрылся от друзей и сквозь зубы отвечал на звонки отца. Сегодня и вовсе сорвался на отца:

— Это ты виноват! Ты! — закричал в трубку. — Не звони мне, слышать твой голос не хочу, видеть тебя тошно. Если с ней что-то случиться — нет у тебя больше сына. Понял? — не дожидаясь возражений, сам обрубил связь и поставил на беззвучный, чтобы не слышать надоедливой трели, ставшей ненавистной за несколько дней.

Машину, которую ему купил отец, Петя сдал в автосалон. Деньги, полученные с разницы, тут же скинул на карту «благодетеля».

Брат на брата смотрел волком. Они мало разговаривали. Встречаясь в институте, где учились на разных факультетах, общались в основном мимикой. Зацепит Петька братца взглядом: «Ну?».

«Ничего» — мотал головой Ник и отводил глаза. Ему тоже было не просто. Жизнь, как щенков щелкнула по носу. Оказалось, что было в их жизни важное — то, что принимали, как само собой разумеющееся. Не ценили, не берегли. Отмахивались, когда мать пыталась в порыве своей слепой любви прикоснуться или поговорить. А теперь ты все готов отдать, чтобы только узнать: она жива, здорова, ни в чем не нуждается. Ее никто не обидел?

«Обидел. И ты знаешь всех поименно» — грызла совесть, отравляя кровь черной виной.

Неизвестность — самая страшная пытка. Голову можно сломать, делая самые разные предположения, порой страшные. Ночные кошмары превращаются в дневную постоянную тревожность. Сплошная нервотрепка.