- Уж будь добр, попытайся, - подбадриваю.
Матвей на секунду задумывается и выдаёт что-то на философском:
- Семья без детей – семья с блестящим настоящим, но без будущего.
- Почему?
- Понимаешь, дети – это победа над эгоизмом. Ты как бы о себе забываешь, твоя жизнь перестаёт вращаться лишь вокруг тебя. Дети – это те, кому мы можем передать наши знания и опыт, оставить, вернее, воспитать лучшую версию себя.
- Ты думаешь, дети будут обязательно лучше родителей?
- Должны быть успешнее и жить лучше. Иначе смысл теряется. Иначе эгоизм не побеждён, - говорит твёрдо, однако снова гасит впечатление мягкой улыбкой. – Но это лишь моё мнение, ты можешь иметь другое или вовсе быть несогласной с ним.
- Почему же… мысль твоя абсолютно понятна. Но… а как же те пары, кому счастье родительское недоступно в виду… м-м-м… проблем со здоровьем? Ты их махом в эгоисты записал? Эгоисты поневоле, выходит?
Он не знает, что тема для меня болезненная, но почему-то сейчас не ощущаю той пронзительной боли, которая возникает каждый раз, когда разговор заходит о детях.
Матвей качает головой из стороны в сторону, в такт ритмичной мелодии, льющейся из динамиков. Из-за открытого верха она глушится внешними шумами, но мой водитель решил не тревожить покой ночных улиц, врубая музыку на полную мощность.
- Тут, безусловно, не в их нежелании дело, а в обстоятельствах, - произносит, чуть растягивая слова. - Впрочем, они могут взять ребёнка из детского дома.
- Это ответственность.
- А родить своего не ответственность?
Пожимаю плечами.
- Там ты берёшь чужого на воспитание, кто знает, может, у родной матери получилось бы лучше, а ты всё испортишь.
- У родной матери уже не получилось, раз она его в детдом сдала.
- Она могла… погибнуть.
- Это другой разговор.
- Да… другой... странную мы тему для беседы нашли.
Матвей соглашается.
- Точно. Странную. – И тут же её меняет: - Ну а ты, что, разводиться планируешь, значит?
- Да, - говорю твёрдо, а потом думаю о впустую потраченных рядом с Ромой годах и добавляю полушёпотом: - Давно следовало это сделать.
Матвей бросает на меня короткий взгляд. Но никак не комментирует, не спрашивает, почему я этого не сделала, и это прекрасно. Не уверена, что готова сейчас лезть в дебри нашей с Ромой болезненной созависимости.
Да я жила рядом с ним, вернее, существовала. А он терпел и погуливал, как выяснилось. Увеличивая объем лапши на ушах отнюдь не доверчивых женщин. Аню одуванчиком не назовёшь, баба с клатчем, мать заждавшегося папу Вадички, тоже не невинный лебедь, да и я, собственно, когда надо умею выпустить и когти, и зубы. Но все втроём каким-то странным образом терпели Романа Романовича и проглатывали его ложь.
Мы проносимся по Невскому проспекту, сворачиваем на Литейный, затем берём влево, по мосту, мимо здания Цирка, покружив по улочкам, выскакиваем у Летнего сада, тёмная громада деревьев которого упирается в низкое облачное небо.
Нам везёт – зелёная волна бежит впереди нас, мы не стоим на светофорах, гоним вперёд, огибаем Марсовое поле и въезжаем на Троицкий мост.
Матвей поднимает верх. В салоне тут же становится тихо и уютно, мягкий дип хауз вибрирует в стереосистеме, задавая ритм питерской ночи.
- Хватит. Хорошо проветрились.
- Да, никогда не ездила с открытым верхом.
- Ранней весной?
- Вообще не ездила.
Действительно не каталась в кабриолетах, а у самой в старой машине только лючок сверху открывался, но это не считается,
