— Бери сумки, помощник, — побеждает здравый смысл.
Подняв дверь багажника, жестом указываю ему на чемодан и пакет с продуктами, и Хоффман легко подхватывает вещи.
— Мама?
— Иду, Саш, — багажник закрыт, Хоффман при деле, и я отстёгиваю Сашку, ставя его на асфальт. Надутого, с рюкзаком и Киндером, и недовольно сверлящего взглядом чужого дядю с нашими сумками.
— Здравствуй, Александр! — мой откровенный сарказм не мешает Хоффману важно пожать руку сына. — Меня зовут Гриша, я учусь с твоей мамой.
— Глиса? — греча! Хочется съязвить, но не при ребёнке же!
— Точно! — как ни в чём не бывало соглашается тот.
— Идём, мой хороший, — мы первые идём в сторону подъезда и держим дверь, пропуская Хоффмана.
Всё время, пока мы поднимаемся в лифте, Сашка недобро на него косится, а я поражаюсь его интуиции. Доля благодарности к Хоффману всё же присутствует в моих мыслях, и если бы не его наглые домогательства, я бы её даже озвучила. Если бы…
С дверью приходится повозиться — последний раз открывать её своим ключом мне посчастливилось года три назад. Антонина Васильевна, мамина соседка-подружка, переехала, и мама просила меня приезжать хотя бы раз в три дня, чтобы поливать цветы, больше напоминающие буйные джунгли. Тем летом она ещё была жива.
— Мама, тепель мозно? — Сашка заходит в тесную прихожую, начисто забыв обо всём, кроме драгоценного яйца.
— Сейчас помоем руки и съешь! Хоффман, — я зову его, ведя сына в ванную, — чемодан брось в коридоре, а пакет отнеси на кухню. И обувь сними!
— Ты за кого меня принимаешь? — даже приглушённый водой, его голос звучит возмущённо.
— Ты не хочешь этого знать, — хмыкаю я себе под нос и помогаю сыну вытереть руки.
Здесь в моей душе всегда воцарялся покой и умиротворение, но присутствие Хоффмана разрушает до основания и это. Не помогает даже то, что куда бы не смотрел мой взгляд, он замечает вечные вещи, те, которые стояли на тех же местах и пятнадцать лет назад.
— Фсё? — с надеждой спрашивает Сашка, хватая с раковины свою награду.
На кассе он долго выбирал между Киндером и упаковкой мармеладных мишек, соблазнившись в итоге игрушкой, и получил её за терпение и стойкость.
— Всё, — договариваю в пустоту, удивляясь какую скорость развивает этот ребёнок, когда дело касается сладостей. — Саша! — кричу вдогонку. — Быстро на кухню! — топот резко меняет направление, но в коридоре меня задерживает Хоффман.
— Ки-ира, — протягивает он.
К счастью, узкий коридор не просматривается с кухни и шелестящий фольгой сын не видит, как Хоффман крепко сжимает мою талию, привлекая к своей груди. Это чертовски неправильно, но на мгновение я задерживаю дыхание, глядя в самодовольные разноцветные глаза. Те самые, которые демонстративно разрушили мой брак по собственной прихоти. Те, по которым сохнет большая часть потока. Те, которые решили, что я сдалась. И оказались недалеки от истины. Вот только понятие победы у нас с Хоффманом разное.
— Ты же меня хочешь! — ментоловое дыхание укрывает мои губы тёплым покрывалом.
— Сколько тебе лет, Хоффман? — откровенная насмешка вселяет в него сомнение.
И правильно, ведь согласно сценарию мы уже должны страстно целоваться.
— Двадцать восемь, — он отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза.
— Я тебя младше, — всё также стою в его объятиях, даже не пытаясь освободиться, — а понимаю в этой жизни гораздо больше.
— Мама! — отчаянный крик, и у Хоффмана не остаётся выбора — он разжимает руки.
