С Анатолием Борисовичем мы ведём очень напряжённый разговор достаточно долго. Он с сомнением относится к моим словам, рьяно отрицает столь аморальное поведение образцовой учительницы. Постоянно повторяет про её активную педагогическую и социальную деятельность, про учеников, которые с восхищением слушают её на уроках, упоминает про какие-то грамоты, похвалы и прочее.
От негодования я впиваюсь ногтями в гладкую кожу своей маленькой сумки. Мужчина не понимает моих чувств и всей серьёзности сложившейся ситуации.
Мне трудно давить на людей. Тем более в таких целях. Но и сдаться я тоже не имею права. Судорожно пытаюсь придумать, как подтолкнуть мужчину на свою сторону.
Делаю медленный вдох. Затем выдох.
Вспомнила!
Досадным и опечаленным голосом сообщаю пятидесятилетнему мужчине, который много лет управляет одной из лучших школ города, что он не оставляет мне иного выбора как идти с жалобами в региональный департамент образования.
При упоминании данной инстанции манера общения директора школы резко меняется. Он клятвенно обещает в самые кратчайшие сроки разобраться в сложившейся ситуации и уверяет, что примет жесточайшие меры к тому, кто своим непристойным поведением омрачает почётную профессию учителя.
— Я рада, что нам удалось прийти к общему знаменателю, Анатолий Борисович. К концу недели, я надеюсь, вы сообщите мне о выполненных мерах?
— Да, да, конечно, — вытирая платком вспотевший лоб, уверяет меня директор.
Уже на выходе из здания школы я нос к носу сталкиваюсь с той самой Аллой Дмитриевной, увольнения которой я добивалась последний час.
С трудом сдерживаюсь, чтобы не поднять руку и не залепить молоденькой вертихвостке пощёчину.
Эта змея — а по-другому, глядя на неё, я сказать не могу — ещё и ехидно улыбается мне.
Если бы я не знала правду, то никогда бы и не подумала, что за миловидной внешностью и нежным голосом может скрываться крайне неприятная и скользкая личность.
— Добрый день, Валерия Викторовна. Вы ко мне?
— Нет. — Намеренно игнорирую её приветствие. — Я была у Анатолия Борисовича.
Секундный испуг в глазах Аллы Дмитриевны дарит мне неописуемое наслаждение.
— Что-то случилось? — осторожно интересуется она.
Да, случилось. Ты влезла в штаны моего мужа, гадина.
— Нет. А должно? — глядя в глаза учительнице, я растягиваю свою улыбку до самых ушей.
Оставив озадаченную Аллу Дмитриевну на пороге учебного заведения, я сажусь в машину и уезжаю прочь. Больше часа бесцельно катаюсь по городу.
Пытаюсь поймать утерянную волну умиротворения.
Не понимаю как люди могут устраивать публичные разборки с неверными супругами и их любовницами. Как им удаётся найти в себе силы, чтобы на сотни, а то и тысячи человек рассказывать о предательстве, изменах и прочем и при этом продолжать жить?
Я рассказала только одному человеку о произошедшем, и все равно меня захлестнуло дикое чувство вины и стыда.
Мне стыдно за предательство мужа, и я обвиняю себя в том, что не предусмотрела такой исход.
Измена Артура тяжёлым грузом висит на плечах. Мне никак не удаётся справиться с её весом. Я постоянно думаю, что возможно могла бы, наверное, это как-то предотвратить, заметить и пресечь на корню.
Возможно. А возможно и нет.
Заезжаю в супермаркет, покупаю любимый йогуртовый торт. По пути к кассе беру ещё большое ведро с ванильным мороженым. Устроим с Ксюшей этим вечером себе праздник живота.
Когда въезжаю во двор, на телефон прилетает сообщение от мужа.
