Читать онлайн Юлия Гордеева - Израненные крылья

Крылья мои изранены. Не оторваться от земли. Надо срочно принимать меры. Я не ангел, и даже не птица. И крылья мои воображаемые.

Я Серафима. Для родителей Сима, для коллег Симочка. Сестра называет меня Сэра. Так, протяжно произносит букву «Э» и рот корытом открывает, жуть. Подружки, у меня их две, обе самые близкие. Так вот, подружки называют меня Сыроежка. Смешно и мило. И я уже привыкла. Дружба наша началась в День знаний, когда мы получили почётное название «первоклассницы» и гордо спускаясь по ступеням школы, я оступилась и полетела вниз, снеся на ходу милую девочку с двумя огромными белоснежными бантами.

– Ты что, дура? – сказала мне эта милая на вид девчонка, отряхивая колени.

Я ничего не могла ответить ей, потому что, сгорала от стыда собственной неуклюжести.

Вот в тот самый момент, подошла, довольно высокая для своих лет девочка и, протянув мне руку, сказала:

– Вставай! – и, повернувшись к милой особе, проговорила:

– Чего сразу обзываешься? Сама не падала никогда, что ли?

Так, бок о бок, мы грызли гранит знаний десять лет. Были всегда вместе и нас называли «Огонь, вода и медные трубы».

Я огонь. Всегда загоралась новыми идеями и знаниями, была в эпицентре школьной жизни, пела в хоре, танцевала, влюблялась и страдала. Эмоции – это моё всё.

Милая девочка – это Стася. Станислава Альбертовна. Теперь безумно прекрасная мама троих милых детей и счастливая жена. А в то время она была «медные трубы». Ни минуты покоя. Она проносилась, как вихрь по школе, принося с собой кучу эмоций. Дралась за правду, притащила в школу крысу и налила прозрачный клей на стул химика.

И вода. Она же Александра Романова. Теперь председатель правления одной очень немаленькой компании. Это было ожидаемо, потому как гранит науки она грызла за нас троих.

Школьные годы чудесные прошли, мы поступили в разные вузы, но дружба наша продолжается. Мы есть друг у друга двадцать четыре часа в сутки, несмотря на мужей, детей, сделки и романы.

Воспоминания. Прекрасные моменты жизни. Как они дороги.

С вашего позволения я продолжу. Он называл меня Серафима. Даже когда, после долгой разлуки, страстно целовал меня в губы или нежно касался моих губ, потом долго смотрел в мои глаза и тихо произносил своим бархатным голосом – Серафима. Ни Сима, ни Симочка, ни любимая. Только Серафима. Ну а как же иначе?

 Имя у него глубокое, богатое. Ростислав. Он носит его с гордостью, подавая свою родословную на серебряном блюде. Рядом с таким мужчиной не может быть Симы. И Серафима не очень вписывается в убранство столовой с фамильным серебром. Но любовь, как говорится, зла.

Тем более что крылья мои греют, успокаивают и не просят ничего взамен. Безусловная любовь! Кто же от неё откажется? Можно и помечтать о великой любви.

– Серафима, сколько можно ждать тебя? Мы опаздываем в театр!

– Экий, вы, барин, шустрый! Всё, по-вашему, должно быть?! А вы дали девушке вольную, развелись со своей барыней, да и взяли меня, молодую крепостную, в жёны. Тогда не пришлось бы на часы поглядывать, да меня подгонять! Вольному воля! Спасённому – рай!

Несвободен наш барин. Жена имеется, и детишки есть. Вот крылья-то и болят. Вода и Медные трубы не осуждают меня, видят чувство огромное под названием любовь в моих глазах. А само́й тошно. Вот крылья и болят. Кровоточат потихоньку. А я терплю. Тихонько подвываю, когда совсем больно становится, денёк, другой, потом легче становится. Так и жили бы мы дальше.

Только приключилась со мной встреча одна. Очень интересная.

С утра зарядил дождь. Ну, думаю, на целый день. И такой этот дождь печальный был. Так, жалобно стучал по стеклу и стекал слезами вниз, разбиваясь насмерть о холодную, грубую землю, что крылья мои заныли нестерпимо. Такая сильная боль пронзила меня насквозь. Сжав зубы, я сидела на холодном полу, и слёзы капали на мои голые колени, как будто это дождь стекал по мне. Чтобы хоть как-то спасти крылья, я забралась под одеяло и уснула. Сон спасёт. Сон лечит. Проснувшись к вечеру, я не услышала шум дождя. Дождь закончился, деревья стояли в стеклянной тишине, и только одинокая ворона недовольно каркала на пробегающую мимо дворовую кошку.

Прекрасный осенний вечер. Крылья робко пошевелились, расправились немного. Надо пойти в парк. Там воздух, там хорошо. Люблю природу. Там спокойно. Там можно попробовать крылья расправить, и, может, они приподнимут меня над землёй, хоть на мгновение.

В парке и вправду оказалось замечательно. Осенние деревья выстроились в ряд, как на модном дефиле. Одетые в яркие наряды, они показывали людям своё великолепие. Золотые, дерзко алые, изумрудные листья во всей красе сверками в отблесках заходящего солнца. Редкие из них, стесняясь своей наготы, как бы стояли в тени, не понимая, что их нагота так прекрасна и притягательна.

По парку гуляли пожилые пары. Медленно шли они по дорожкам, всем своим видом показывая, что спешить уже некуда, да и не хочется. Хочется наслаждаться каждой минутой. Они так долго вместе, что им не нужны слова. Друг для друга они прочитанные любые книги. И остаётся только бережно перелистывать страницы той истории, под названием счастье быть вместе.

У пруда молодая семья с чудесным улыбающимся малышом, кормили крошками хлеба уток. Прекрасный вечер. Прислушалась. Крылья не болят. Но такие тяжёлые от моих слёз, что сил больше не было идти вперёд и нести их за спиной. Я прошла вглубь парка и присела на скамейку. Сидела и смотрела на закат. Тысяча мыслей в моей голове. Сколько времени прошло, я не знаю. К скамейке подошла пожилая женщина.

– Можно? – тихим голосом спросила она, указывая глазами на пустое место, рядом со мной.

– Да, конечно, – ответила я.

Женщина была одета как-то по старомодному, но со вкусом. И даже камея была приколота к накрахмаленному воротничку. «Такая бы точно вписалась в убранство столовой с фамильным серебром», – пронеслось у меня в голове. Интересно, какое у неё имя? Анна? Агата? А может быть Елизавета, в честь императрицы?

– Наталья Павловна, – произнесла женщина, слегка улыбнувшись, и протянула мне руку в ажурной дамской перчатке.

От неожиданности я даже подпрыгнула, и лицо мой стало пунцового цвета. Она что, прочитала мои мысли?

– Сима, вернее, Серафима, – проговорила я торопливо и улыбнулась в ответ кривой улыбкой.

– Погода этой осенью стоит чудесная, не правда ли?

«Какие, к чёрту собачьему, диалоги о погоде, когда так ноют крылья», – подумала я, но в ответ процедила:

– Согласна. Осень великолепна!

– Могу я вас спросить?

Всё с той же милой улыбкой проговорила она.

Я утвердительно закивала в ответ.

– Почему такая молодая, интересная барышня гуляет в парке одна с грустными глазами, как ангел, который сложил крылья?

В первую секунду мне захотелось зло закричать, что, во-первых, это вопрос бестактный, а во-вторых, это не её дело. Но крылья стали невыносимы. Их тяжесть давила на спину, уже невозможно было дышать. От этой боли из моих глаз градом потекли холодные, горькие слёзы. И я стала говорить, говорить. Говорить без остановки, глотая эти слёзы. Я рассказывала про Симу, Серафиму, дедушку, великого конструктора, про папину маму, которая, в детстве, на съёмной даче, каждый вечер читала мне «Денискины рассказы». Про ангину и ужасно невкусное молоко с инжиром, про сломанный каблук на выпускном вечере в школе. И, конечно, про свою огромную безусловную любовь к владельцу фамильного серебра и гордого имени. Про барыню, что есть у барина. Про те, короткие моменты счастья, которых мне так не хватает.

В заключение я сделала вывод, что я самая несчастная на всём свете, и вообще мне не везёт в жизни. О чём и сообщила Наталье Павловне с надрывом в голосе и даже где-то с гордостью за свою уникальность.

Помолчав пару минут, Наталья Павловна проговорила:

– Вы, Серафима, жалеете себя зря! С гордостью носите своё горюшко! Упиваетесь печалью!

Голос при этом у неё был строгий, как у учителя, который отчитывает ученика за невыученный урок. Уж точно не эти слова я предполагала услышать. А сострадание, сочувствие, солидарность, наконец. Я выпучила на неё, и так опухшие от слёз глаза и не могла проронить и слова от удивления.

– Расскажу я вам, юная особа, одну занимательную историю.

Неспешно достала из сумочки маленькое зеркальце. Пристально посмотрелась в него. Пригладила рукой выбившуюся прядь волос. Убрала зеркальце на место и начала рассказ…

Наталья Павловна начала рассказ.

Это было прекрасное время. Время моей наступившей молодости. Время открытий, начинаний, любви и разочарований. Время познаний и наблюдений.

Весна выдалась тёплой и солнечной. Она ворвалась на улицы Ленинграда звонким пением птиц, и ароматом бутонов яблонь и черëмухи. Даже рогатые трамваи гремели как-то по-особенному, весело и призывно. Просыпайся, беги вперёд, навстречу своей мечте!

Молодость! Желание вдохнуть этот аромат, ещё не известных тебе чувств, будоражил кровь. Все дороги и все пути были открыты для меня.

Я окончила школу и поступала в университет. Конечно, в ЛГУ, куда же ещё может поступать дочь профессора медицинских наук? Внучка академика. Выбор профессии был предопределён ещё в тот момент, когда высокий грозный доктор, выйдя из операционной, громким голосом сообщил моему папеньке, что на свет появилась девочка.

Я росла в мире медицинских книг, теорий и споров, относительно той или иной болезни. С удовольствием слушала, когда коллеги отца рассказывали занимательные истории из жизни врачей, и искренне жалела студентов, которых отец отчитывал за «безответственное» отношение к анатомии. Студенты и аспиранты часто приходили к отцу. Сдавали работы, приносили научные статьи на рецензию.

Чем старше я становилась, тем больше считала себя экспертом в медицине и иногда позволяла себе, втихаря от отца, подсказать тому или иному студенту. За что всегда получала вознаграждение: шоколад или конфеты и была очень горда собой. В одного даже влюбилась без памяти. Мне было 13 лет, и я считала себя очень взрослой и умной. Ему было 5, он был аспирант. Голубоглазый, высокий, с изысканными манерами и в начищенных ботинках. Мне он казался идеалом мужчины. За что и был выбран в любовь всей жизни.

О чём я непременно сообщила домашним.

Мама только взмахнула руками и ушла на кухню проверить пирог. Аннушка, это наша помощница по хозяйству, перекрестилась на старый лад и проговорила:

– Натусенька, шла бы ты во двор. Тебя девчата заждались.

Она всегда меня так называла. Ласково и по-домашнему. Сколько я себя помню, всегда она жила с нами. Скромная, очень добрая и тихая. Немножко побаивалась отца, но всегда тихо и ласково ругалась, если он засиживался допоздна в кабинете:

– Павел Александрович, полно вам сидеть над своими книгами. Всех не прочитаешь и за целую жизнь!

– Аннушка, знание – это великая штука, а желание познавать и учиться – это то, что сделали из человека «человека разумного»,– смеялся в ответ на слова Аннушки, папенька.

Отец же на мои слова не отреагировал и продолжал с упоением читать газету, и что-то бормоча себе под нос, отмечать красным карандашом на полях.

Прошло два дня, и мой возлюбленный вновь появился на пороге нашей квартиры. Я подготовилась к встрече: ситцевое платье, белоснежные гольфы и синий банк в тугой косе. Не невеста, а мечта.

Избранника моего звали Марк. Аннушка проводила его в кабинет к отцу и ушла на кухню колдовать над кулебякой к ужину.