Изящное искусство создавать себе врагов - страница 4

, как в «Принцессе из страны фарфора», «Шести марках фарфора» или «Золотой ширме», где весь пол усеян, кроме того, японскими гравюрами. Но надо отметить с самого начала, что он нигде не стремится к простой имитации или подделке под «экзотику». Уистлер не скрывает маскарада – переодетость модели всегда совершенно явная: например, известное его полотно «Принцесса из страны фарфора» является просто портретом очень красивой девушки – дочери греческого консула в Лондоне Кристины Спартали. Самая неудачная из этой серии картин – «Шесть марок», или «Ланге Лизен», как звали в Голландии вазы особой вытянутой формы, расписанные удлиненными женскими фигурами, – слишком перегруженная, почти забитая антикварными вещами и фигурой неловко сидящей девушки, тоже переодетой в кимоно. Удачнее – более ритмично – построена композиция «Золотой ширмы», с очень декоративным узором насыщенных и непривычно ярких для Уистлера, красиво перекликающихся красок. Даже когда композиция навеяна японской гравюрой, как в «Балконе», связанном с «Тремя девушками у окна» Кийонага, – Уистлер переносит ее в обстановку любимого города и пишет девушек на фоне Темзы, с силуэтами заводов на том берегу. Вообще пространство трактовано им везде совершенно по-европейски. Он экспериментирует и с широкой гаммой красок, нанося мастихином быстрые широкие мазки. Позднее фон «Балкона» развивается до самостоятельной темы – в «ноктюрны», а в портретах фигуры почти всегда рисуются на нейтральном заднем плане. Внешний интерес к веерам, фарфору, кимоно понемногу изживается, и углубляется его понимание восточного искусства. Влияние его делается менее явным и более глубоким: меняется композиция, фон становится более плоским, любовь к силуэту заменяет прежнюю моделировку, но без подчеркнуто линейных контуров, свойственных японской гравюре. Он стремится к изысканной гармонизации красок, к декоративному ритму построений и строжайшему отбору деталей.

Начинается пора странствий. В качестве основной базы Уистлер выбирает Англию – страну своих предков[4].

Поселился он в Лондоне, но и там постоянно меняет квартиры и мастерские. Даже единственный раз, когда ему удается построить дом по своему вкусу – знаменитый «Белый дом» по проекту архитектора-новатора Годвина, – он фактически прожил в нем всего несколько месяцев. Вечно в его передней посетители натыкаются на какие-то ящики, не то еще не распакованные, не то приготовленные к новому переезду. Грызущий червь беспокойства преследует Уистлера до самой смерти. Еще в 1890-х годах он как-то сказал одному из своих гостей: «Видите ли, я не забочусь о том, чтобы обосноваться где-нибудь окончательно. Где нет места для улучшения… это fnis – конец – смерть. Там не остается ни надежды, ни видов на будущее». Эти слова говорят о двух его отличительных свойствах: стремлении к совершенству и о том, что в сущности, в Европе он нигде не чувствовал себя «дома».

Уистлер бесконечно требователен к самому себе, он гораздо строже любого из своих критиков относится к своей продукции и безжалостно уничтожает, стирает, рвет. Он бьется над совершенствованием своей техники, о чем свидетельствуют письма тех лет к Фантену. Он живет то в Англии, то во Франции – не только в Париже, но и в Бретани (1861), или в Гетари, под Биаррицем (осень 1862). В 1863 году он побывал в Амстердаме, смотрел своих любимых малых голландцев и Вермеера, увлечение которым в Европе только начиналось. Как раз в эти годы на аукционах у Кристи прошли вермееровские «Концерт» и «Астроном». Осенью 1865 года, после поездки в Кёльн, Уистлер вместе с Джо поселяются в Трувиле, где жили тогда Курбе, Добиньи и Моне. В одном, к сожалению, до сих пор полностью не опубликованном письме Курбе к Уистлеру (от 14 февраля 1877 года) Курбе вспоминает, как Джо по вечерам развлекала всю компанию пением ирландских песен, и как они по ночам ходили к морю купаться в ледяной воде, и как их занимало «пространство» и «горизонт». Передача пространства действительно играет важнейшую роль в маринах этого времени. В Трувиле написаны такие вещи Уистлера, как «Опаловые сумерки», «Гармония в синем и серебряном. Трувиль» и «Серое и зеленое. Серебристое море». Все они написаны еще довольно пастозно, что напоминает Курбе, но сдержанная тональность уже своя. Мы уже говорили выше об аналогиях с маринами Мане. Еще более самобытны пейзажи, созданные во время его неожиданной и толком не объясненной до сих пор странной поездки в Южную Америку. В конце 1865 года он вдруг собрался помогать чилийцам и перуанцам против испанцев. В начале 1866 года он был в Панаме, а затем в Вальпараисо во время бомбардировки испанцев. Но вся экспедиция как-то сошла на нет, из сражений с испанцами ничего не получилось, и он вернулся, привезя полдюжины удивительных марин. Среди них – один из первых ноктюрнов, написанный из окна отеля в Вальпараисо, когда опускалась ночь и на судах, стоящих на рейде, зажглись огни. «Ноктюрн. Синее с золотом, Вальпараисо» не только предвосхищает позднейшие лондонские ноктюрны, но по тонко уловленному мимолетному преходящему состоянию освещения и атмосферы прокладывает дорогу импрессионизму. Но Уистлер не стремился рационалистично анализировать натуру и сопоставлять чистые цвета, а, искусно сплавляя их, искал тональных разработок декоративного плана. Поездка в Вальпараисо еще больше обострила его ощущение цвета.