Тут саксофонист Стэн Гетц тоже говорит: включили в программу «Billie’s Bounce», это мы с Диззи классно дуэтом играли.
Говорят по-английски, но Никита как бы всё понимает и удивляется, потому что английский учил отвратительно.
А тут мырть на сцену, и – сходу по-английски: «Мистер Питерсон, давайте я попробую, я партию трубы наизусть знаю». Все переглядываются, а Стэн говорит: «Пусть этот русский играет, если может. После первых же тактов всё будет ясно».
Никита испугался. «Вы, – говорит, – только простите, господа, инструмент у меня педальный, тульский. Ре и ми на первой октаве не строят».
Рэй Браун ржет.
Мысли о трубаче не дают заснуть Кошкину.
Вот ведь дурь: спать охота, а никак!..
Когда-то мать советовала: не спится, засунь палец в рот и представь, что сосешь нектар из вымени священной коровы.
Игорь Иванович засовывал, воображая корову на обертке шоколада, который привозил отец из-за границы, со слета Санта-Клаусов. Вошло в привычку.
Так что, устроившись под одеялом, Кошкин непроизвольно и с невинным видом сосет указательный палец, думая о проклятой службе.
Нужно было сделать всего один звонок, чтобы операция по делу Егорова и Водкина завертелась.
И он теперь запускает эту машину без колебаний.
Так что, пока Никита с Владом мирно спят, из гаражей с разных концов города выезжают два козла с военными номерами. Оба они соединяются на проспекте и мчатся к общежитию музыкалки, пугая бездомных зверей.
Досматривает свой сон Егоров.
Дают отсчет и поехали.
Едва Питерсон вступление сыграл, только-только Никита со Стэном переглянулись, чтобы начать тему, нет, даже, кажется, сыграли пару тактов, как Конни Кэй застучал палочкой по барабану: стоп, стоп!..
Это не Кони Кэй, а кто-то в двери колотит, музыканты просыпаются, входят офицер и два солдата с оружием.
– Встать! Кто из вас Егоров и кто Водкин?
– Я Егоров, – говорит Никита, – а это Владислав Аркадьевич Водкин.
– Имею вам сообщить, товарищи Водкин и Егоров, что в соответствии с законом о всеобщей воинской обязанности вы призваны на действительную военную службу.
Слов много, а суть одна: забрили!
– Дайте хоть собраться, – говорит Никита.
Офицер ухмыляется.
– У меня приказ.
У Никиты дурные предчувствия. Их ведут под конвоем, как преступников. Егорова сажают в одну машину, Водкина в другую.
Пройдет много лет, и Егоров узнает, что под видом призыва в армию опекуны придумали изуверский способ ареста Влада.
Обыскали комнату, нашли невинные и довольно тусклые воспоминания Чуковской под матрацем, в машинописной копии на папиросной бумаге, которую Влад никогда Егорову не показывал. И осудили на пять лет.
Лидия Корнеевна никогда не нравилась своим опекунам, не то, что ее батюшка Корней Иваныч.
В колонии за полярным кругом Водкин держался как мог.
По версии официальной, он умер от воспаления легких.
Но по рассказам тех, кто с ним сидел, изнасиловала его и от страха замучила пьяная солдатня. Самого жестокого и тупого, тюркского покроя.
Еще говорили, что, когда пришли в карцер за телом Влада, его там не обнаружили. На цементном полу валялись нижнее белье и дырявые ботинки со вложенными внутрь носками.
Очень похоже на правду.
Влад так всегда в общежитии делал: снимет туфли, а носочки вложит внутрь.
Однако никто над этой загадкой природы биться не стал. Списали Влада. Кинули в могилу кальсоны и ботинки.
На зэковском капище появился еще один столбик с номером.
