Кошкин достает из сейфа бланк, кладет перед Егоровым.
Никита думает о людях в закусочной, о комбате Фёдорове. Он нащупывает в кармане орден, сжимает его так, что штифт с резьбой больно впивается в ладонь.
Кошкин смотрит на трубача исподлобья. Слышно даже, как на его руке тикают часы.
Вдруг Никита начинает хохотать, чем вызывает ответную, хотя и неуверенную улыбку опекуна, затем – недоумение и тревогу.
– Чего ржешь, как конь?
– Из меня… Ой, не могу!.. Хотят сделать стукача!..
– Дурак ты, Егоров, – говорит Кошкин. – Какого стукача? Кто тебя этим глупым словам научил? Система так устроена. Думаешь, она мне по душе? Гнилая насквозь. Но кто-то ведь должен опекать таких, как ты?
– Зачем опекать-то?
– Чтобы глупостей не натворили.
– Должен вас разочаровать. Я не гожусь. Точно, не гожусь.
– Почему же? – Кошкин искренне удивлен. – Я тебе даже оперативный псевдоним придумал. Будешь Трубачом. Хо-хо!
– Я не умею хранить тайны.
– Очень, очень даже тебя понимаю! – Кошкин сочувственно вздыхает. – Сначала все не могут. Научим. Будешь получать почти в шесть раз больше твоей сраной стипендии. Квартирку подыщем отдельную. От армии освободим.
– У меня другие планы. Я могу идти?
– Катись. И держи язык за зубами.
Огорченный опекун, лицо пунцовое, как знамя, подписывает пропуск.
Глава 7
Дело Водкина и Егорова
Полночь, а Влад не спит, горит настольная лампа, Влад читает Дюма.
Никита бросает футляр с трубой на постель, вытаскивает обломки курятины, куски хлеба, пропитанные соком винегрета, соленый огурец – в общем, всё, что успел со стола прихватить.
Игорь Иванович Кошкин тоже не спит в своей однокомнатной квартире в блочной башне, на двенадцатом этаже, что торчит серым зубом на Четвертой улице Шестой Пятилетки.
Он лежит в наполненной ванне, высовывает пальцы ног и рассматривает их на предмет морального износа.
В управлении все складывалось вопреки планам Кошкина. В личном деле записано, что он владеет музыкальным инструментом аккордеон, согласно анкете.
Ну, подбирал Игорь Иванович один вальсок, да и то путался с басами. Всё равно назначили опекуном по культуре. Доводы насчет того, что он ни черта в культуре не смыслит, в театрах не бывает, даже в цирк не ходит, – начальство не убедили.
Целый год ушел на вербовку агентов. Но попадались одни ублюдки, способные лишь бегать за переводами. Если не пяток-другой ветеранов, служивших за страх, не о чем докладывать начальству. Поэтому за дело Водкина и Егорова Кошкин ухватился с усердием добермана.
Об этом размышляет опекун, сидя в ванне и глядя на собственные ступни.
Ему неприятно, когда подушечки пальцев в горячей воде становятся похожи на грибы-сморчки, которые он собирал с матерью в лесу.
Кошкину не понять, что причина брезгливости к сморчкам таится в подсознании, где отпечатан его внутриутробный образ, когда недоразвитый плод по имени Игорь, натурально, напоминал гибрид противопехотной мины с колючей проволокой.
И что всё это происки рогатых и поганых, которые, считай, уберегли его от роддомовской помойки.
Однако же рогатые и поганые ничего не делают безвозмездно, и любому ясно, что неудобства Кошкина есть некое об этом напоминание.
Вот ногти. Не любит он стричь ногти на ногах ровно так же, как его покровители никогда не стригут когти и копыта. Куча неудобств! Приходится ставить ногу на край ванны, надевать очки, при этом роняются то очки, то щипцы.
