К западу от заката - страница 27



, сияющий в темноте одного из дальних залов в Лувре. Если она закончится или ты захочешь для творчества что-то еще, то знай, пастель я купил с запасом, так что смело пиши. У меня все хорошо, как раз приступил к работе. На днях побывал (пришлось) на приеме в «Коконат-Гроув» и вспоминал, как мы проводили там ночи напролет. Если бы я сам не знал, сколько лет прошло и что по залам бродят наши же призраки, сказал бы, что там ничего не изменилось. В тихий день у океана все тот же цвет твоих глаз. Надеюсь, Скотти навестит тебя и заглянет в Монтгомери, прежде чем приехать ко мне. А если позволят господа Голдвин и Майер, я вернусь в сентябре, так что мы сможем понежиться несколько дней на море. Знай, я часто и с нежностью вспоминаю о тебе, и веди себя хорошо в своем светлом и уединенном убежище. Только твой, Додо».

«Янки в Оксфорде»

По утрам Скотт вставал в пять. Ему нравилось начало дня, тишина «Садов» после хмельных гулянок, нарушаемая только журчанием фонтанов и пением птиц в живой изгороди. Годами он видел, как омут Голливуда затягивал его друзей с Восточного побережья, наполняя им карманы, но иссушая благородные устремления. Не меньше денег в этом была виновата жара, когда весь город одурманивала субтропическая дремота. После смены в «Железном легком» даже Скотт мечтал усесться у бассейна и побездельничать. Благодаря членству в гильдии и прочим заслугам и Дотти, и Бенчли, и Сид могли себе позволить праздность, но Скотту все еще нужно было продавать рассказы, чтобы платить по счетам.

Он решил, что будет вставать рано и работать на себя, пока голова свежая. Только он не учел, что уже много лет не спал нормально – побочный эффект колы и курения. Их с Зельдой кровать пылилась на складе в Балтиморе, мыши в ней наверняка уже свили гнездо… Чтобы заснуть, Скотт глотал на ночь две таблетки намбутала и несколько чайных ложек хлоральгидрата. А утром, стоя у шкафчика с лекарствами, запивал водой пару таблеток бензодрина, без которого не мог отойти от снотворного. Потом он брился, принимал душ и, насвистывая мелодии собственного сочинения, надевал костюм, словно собирался выйти на работу. Однако, выпив кофе, пиджак он вешал на стул, сам садился за кухонный стол и начинал писать.

Следующие три часа Скотт работал из рук вон плохо, торопился, в отчаянии поглядывал на уродливые часы над раковиной, однако каждое утро была готова хоть пара страниц. Иногда они выходили слабенько, но у него был наметанный глаз и терпение. В дело шло все, как и у его бабушки, когда та готовила кровяную колбасу. А если сцена выходила неудачной, он записывал лучшие строки в блокнот на будущее.

Если он и мог еще чему доверять в этом мире, то только своему чутью. Если бы талант ему изменил, как это произошло с Эрнестом, то уж не от того, что его не использовали в полной мере, а как раз наоборот. Так ему думалось иногда по утрам, когда сердце колотилось от слишком большого количества выпитого кофе. Он тренировался, подобно атлету, день за днем, и верил, что придет время, когда сможет показать себя во всей красе. Он готовился к этому еще с армии и даже в те времена, когда стал терять Зельду. А теперь, оставшись один, не видел ни конца, ни передышки. Он боялся, что умрет с карандашом в руке, не дописав предложения, и оставит дочери долги. Работа на тихой утренней кухне была своего рода покаянием, прогоняющим страх. Пока он работал, это помогало; стоило остановиться, как снова наваливался мир со всеми его проблемами, и именно поэтому Скотт продолжал писать. Он был писателем, и ему требовалось лишь немного таблеток, чтобы разогнать кровь.