Вдвоем с отцом ехать было прикольнее. Раньше батя часто брал Игоря с собой по делам – просто так, за компанию. Отец занимался установкой пластиковых окон (в этом Петров угодил точно в цель). У него имелось собственное, давно сформированное ИП, и лично он, конечно, монтаж не производил, на то были штатные работники. Но замеры снимать он всегда ездил лично.
– Первое впечатление, Игорюнь,– объяснял он.– Есть первое впечатление по телефону, и первое впечатление от личной встречи. Они все решают. Снимать замеры – это бесплатная услуга на рынке, и клиент может позвать десять таких кентов, как я. И нужно оказаться лучшим кентом среди всех остальных кентов, чтобы тот перезвонил и заказал. Так что я никому не доверяю ездить к клиентосам на первую встречу. И трубки сам снимаю.
Иногда отец молчал всю дорогу, и Игоря это, конечно же, не напрягало,– напротив. Он погружался в пейзажи, проплывающие мимо. И хотя это был родной городок, где давно можно гулять с закрытыми глазами, настолько все было знакомым, Игорю все равно нравилось смотреть. Картины за стеклом успокаивали его клиповый мозг. Они текли – величаво и размеренно. И конечно же, стекло было опущено до упора. Никаких простуд. Мамы рядом нет. Будущее – под угрозой.
Он ловил лицом встречные токи воздуха. Ловил запахи – иногда приятные, но по большей части – нет. Ловил нити своих мыслей, которых у него было на сотню калейдоскопов. Думать он любил примерно так же, как читать. Даже во сне он думал. Часто он ловил себя на том, что просыпается и продолжает анализировать какую-то проблему, которую начал разбирать во сне. Иногда ему казалось, что он перестает понимать, где сон, а где явь, все сливается в сплошную стену дождя. Немудрено, что он с приветом, и бродит по ночам, как бабайка, попутно долбясь о пол и стены.
Отец был докапывальщиком более низкого порядка, чем мама. А в отсутствие поблизости мамы вообще забывал о своих функциях, и начинал вести себя как живой человек, каким-то образом улизнувший из матрицы. Больше всего отец любил рассказывать истории. Ему было в кого – бабушка Игоря была знатной рассказчицей. Была… Сейчас ее нет уже, как и деда, но она жива – такая вот матрица. Потому как живы ее истории, которые она рассказывала Игорьку, а значит – жива какая-то ее часть.
Но и отец не терял лица. Оказался достойным продолжателем рода. Дома Игорь с отцом почти не общались: тот убегал чуть свет, возвращался поздно. Обычно, за исключением выходных и каникул, посидеть допоздна Игорю выпадало редко – мама блюла. Так что отца он почти и не видел. В редкий выходной отец тупо залипал на смартфон. Его не дергала даже мама, не говоря об Игоре. Все прекрасно понимали, что отец вымотался. Ему нужно отдохнуть.
Общение приходилось как раз на салон автомобиля. Истории отца Игоря завораживали, порой почти так же, как истории бабушки. Они были… ненавязчивыми. В них отсутствовало докапывание в любой его форме, истории отца не требовали от Игоря вообще никакой реакции, как подчас требуют истории, рассказанные каким-нибудь словоохотливым пнем. Как-то: смеяться в нужном месте, качать головой в нужном месте, восхищаться в нужном месте, поддакивать в нужном месте, чувствуя на себе взгляды словоохотливого пня, взывающие к твоей реакции. Истории отца ничего не требовали. Они… струились.
– Прикинь, Игорюня, я в семь лет стал знаменитым, хоть мне и не поверил никто. Да я и сам сейчас не верю. Хех. Мы тогда в Москву двинули, я и мать с отцом. Так, урывками помню. Ну побродили по центру, помню. Даже не саму Красную Площадь, а подход к ней. ЦУМ помню, потому что там предки долго рылись, а я чуть не уснул. Метро помню. Потом поехали куда-то. Куда – не помню, куда-нибудь на периферию. Вылезли из метро, увидели киоск с мороженым, решили мороженого схавать. Там два мужика крайними были в очереди, ну мы заняли за ними, стоим. Одного мужика вообще не помню, а второго – да. Даже не его самого, а усы его помню. Усы мне понравились, я подумал, что прикольные. На самом деле, фиг знает, усы как усы, просто я шкет тогда был…
