Все это нам рассказал Санталай по дороге. Очи слушала молча, словно неинтересно ей, больше оглядывалась по сторонам. Я тоже радостно смотрела на знакомые дома, слушала скрип снега под конскими копытами, вдыхала жгучий воздух. Ночь была морозная, тихая, звездная, в самое небо поднимались дымы с крыш. Снега было много, и тропы протоптаны меж домами – сразу видно, кто дружен с соседями.
Вдруг скрипнула дверь, красный свет упал на снег, со столбом пара выскочил малец, как по дому бегал, в одной рубахе из материной юбки, проскрипел босыми ножками к углу, отвернулся, быстро помочился – и вприпрыжку кинулся обратно. «Ать! Ать!» – как собак науськивая, ему вслед прокричал Санталай. Мы хохотали с братом, а Очи с удивлением на нас глядела.
У коновязи возле дома вдовы было уже несколько лошадей. Брат заулыбался, узнавая по ним друзей, спешился, пошел к дому. Мы – за ним.
Парни и девушки, все свободные воины, сидели там, не соблюдая мест у очага. Антула, одна среди всех в юбке, как замужняя, меленкой терла зерна в муку. Лицо ее было намазано белым, и под черным париком казалось особенно бледным, болезненно серьезным и словно застывшим. Все другие смеялись, волной смеха и нас окатило, как вошли.
В этот момент охотник Ануй рассказывал, как с другим парнем, тоже тут сидевшим, ходил зверовать. Показывал, как тот на четвереньках, утопая в снегу, подползал к удобному для выстрела месту. Ануй изображал это, опираясь на руки и высоко задрав зад, двигался медленно, как беременная самка яка. При этом делал такое лицо, будто несет в зубах горит, и держит голову как можно выше. Выглядело это до того нелепо, что все давились от смеха. Охотник-растяпа, весь красный, тоже смеялся, и мы, войдя, не удержались от хохота. Все к нам обернулись.
– Легок ли ветер? – приветствовал Санталай собравшихся, прошел к очагу, опустился на колено и коснулся сначала остывшей золы, а потом – кончика носа. – Добрый огонь, – сказал, улыбнувшись хозяйке.
– Грейся, гость, – ответила Антула. Голос ее был низок и тягуч. – Кого ты привел?
– Ал-Аштара, моя сестра, – сказал он, обернувшись к нам. – Очи – ее воин. Это девы Луноликой, с посвящения сегодня спустились.
– Легок ли ветер, легок ли ветер? – заговорили все, приветствуя нас. Смотреть стали с удивлением и так, будто видели не только Очи, но и меня впервые, хотя некоторых парней, друзей брата, я знала.
– Добрый огонь, – отвечала я, приветствуя очаг. Очи не двигалась с места, молча смотрела на все.
– Луноликой матери девы – большая честь, – сказала хозяйка. – Счастье, говорят, приносят они, посетив дом. Никогда не видала я их близко, честно признаюсь. Проходите, будете почетными гостями.
Я смутилась – Луноликой матери девы и правда не придут на посиделки. Мне не хотелось, чтобы брат представлял нас так, но отступать было некуда. Я прошла к очагу и села. Но только успела сделать это, как Ануй, злой на язык, спросил:
– А что же дева твоя так и будет в дверях стоять? Или это страж твой? Или лошадь, к коновязи привязанная?
Люди засмеялись. Я обернулась – Очи стояла у двери. Я догадалась: она помнила о своей неукрашенной обуви и стеснялась. Что стало с моей смелой девочкой, дивилась я! В лесу она бы уже отлупила задиру Ануя, но сейчас стояла, потупившись.
– Эта дева – великий охотник и воин. К тому же ей духи назначили долю стать камкой. Я бы остереглась ее дразнить, зубоскал! – сказала я.
