– Разве ж мы не люди?
– У тебя младший брат неженатый, мать не пустит, – заупрямилась она.
– А женатый был бы, пустила? – усмехнулась Очи. Девы рассмеялись.
– Пф, твои шутки лесные, – фыркнула Ильдаза.
Тут в разговор вступила Согдай:
– Ты можешь жить в моем доме. Нас три сестры да мать. В женский дом тебя пустят?
– У тебя мать – дикарка. Не пустят меня к тебе.
– Кто не хочет скакать, говорит: конь захромал! – воскликнула я, раздражаясь. – Не хочешь так – приезжай каждый день, вот и весь разговор.
– Хорошо, я спрошусь у матери, – сказала Ильдаза и отвернулась. Я поняла, что она не спросится.
Девы замолчали. Холодным ветром подуло меж нами, но мне не хотелось того.
– Я вчера к Луноликой матери девам ездила, – сказала я.
Они оживились.
– Правда, что у них за забором стоят колья с головами убитых врагов? – спросила Ак-Дирьи. – И что они отрезают себе левую грудь, чтобы удобнее было стрелять из лука?
– И тела не моют, а мажутся с ног до головы глиной, чтоб казаться страшней? – спросила Ильдаза.
– Откуда вы это взяли? – удивилась я.
– Меня девы в стане засмеяли, как узнали, кем сделали меня духи, – ответила она. – Говорили, буду теперь как поганка ходить, вонючая.
– Глупости! Нет там голов, и груди у дев обе на месте. Все они такие же, как и мы.
– Молодые? – спросила Ак-Дирьи. – Мне говорили, там одни старухи.
– Кто говорил?
– Отец. Он как-то ездил к ним, когда у овец недород был. Рассказывал, все они там старые как гнилушки, а у некоторых даже растут усы, как у мужчин.
– Глупости! Я видела молодых дев. – Я решила не рассказывать, как пошутили надо мной в чертоге. Да и не знала, как удалось Таргатай превратиться в старуху.
– Я помню, две или три зимы назад старшую дочь у наших соседей духи забрали на служение Матери, – сказала Согдай. – Не могут так быстро стариться девы.
– Конечно, не могут! – обрадовалась я, потому что видела: не верит мне Ак-Дирьи.
– Ждут нас в чертоге? – спросила Очи.
– Ждут, – ответила я. – Если будем достойны. Сказали мне девы, что не окончено еще наше посвящение и не смеем мы пока себя их именем называть.
– Так вот чего ты вчера встрепенулась! – засмеялась Очи. – А мы понять не могли. Санталай потом даже место, где ты сидела, обыскал: вдруг, говорит, тут змея была и тебя ужалила.
Девы рассмеялись, а я ощутила, что краснею. Вспоминать о вчерашнем не хотелось.
– Да, потому, – сказала я. – И правы они, не можем мы зваться…
– Те, Ал-Аштара, какая ты все же, – поморщилась Ильдаза. – Все-то у тебя должно быть правильно, даже тошно.
– Потому ее духи вождем и выбрали, – сказала Очи. – Должен же кто-то знать, что и как делать. Иначе с пути собьемся!
Хоть в ее словах обидного ничего не было, говорила она насмешливо, и девы заулыбались. Я растерялась: поняла, что сказала Очи что-то нелестное, что все они про меня давно между собой решили. Но не думала я, что подобное может быть дурно. И, не зная, что ответить, нахмурилась, поднялась и велела:
– Давайте продолжим, отдохнули уже.
– Те, разве не достаточно на сегодня? – протянула Ак-Дирьи. – Не показалось мне мало.
– Вставайте! У Камки полдня занимались.
– У Камки не было других дел, – сказала Ильдаза. – А меня дома мать ждет, чтобы на три дня вперед работы дать.
– Тебя отпрошу я у матери, – сказала я. – Сегодня сама к ней поеду.
– Представляю, как обрадуется она такой чести, – продолжала ворчать Ильдаза. – Сроду никто из вашего стана к нам не ездил, кроме как за сыром.
