Кафка. Жизнь после смерти. Судьба наследия великого писателя - страница 3

В 1973 году, спустя пять лет после смерти Брода, продолжал Зоар, Государство Израиль подало в суд на Эстер Хоффе за хранение рукописей Кафки, которые она унаследовала. Дело попало к судье Тель-Авивского окружного суда Ицхаку Шило. В январе 1974 года судья Шило постановил, что последняя воля Брода «позволяет г-же Хоффе в течение её жизни поступать с его наследством так, как ей заблагорассудится».

Обратившись к этому прецеденту, Зоар сообщил, что, при всем уважении к судьям, нынешнее разбирательство представляется ему нецелесообразным; нет никакой необходимости пересматривать дело, которое уже давало Эстер право на то, что у нее было.

Эти аргументы не очень-то повлияли на судью Рубинштейна. В манере всезнающего школьного учителя судья дал Зоару короткую отповедь: «Пожалуйста, переходите, наконец, к делу. Мы не можем посвящать столько времени решению судьи Шило, которое мы все и так читали. Продолжайте».

Не обращая внимания на реплику, Зоар попытался сделать еще один шаг: почему же, спросил он, следует передавать наследие Кафки и Брода в Национальную библиотеку Израиля, в которой явно не хватает специалистов, разбирающихся в немецкой литературе?

– Вопрос состоит не столько в том, сможет ли библиотека предоставить экспертов, – подал голос с правой стороны подиума судья Зильберталь, – сколько в том, сможет ли библиотека сохранить эти материалы и сделать их доступными для ученых, которые захотят с ними ознакомиться.

После этого выступил адвокат Иосси Ашкенази, назначенный судом временным судебным исполнителем по делу о наследстве Макса Брода. Он был моложе Зоара и говорил не столь гладко, как он, и излагал свои мысли менее витиевато. Брод предоставил Эстер Хоффе право выбирать, кому и как передавать рукописи, утверждал Ашкенази, но не право передавать возможность этого выбора ее наследницам. Брод «не хотел, чтобы ее дочери занимались этим вопросом».

Ева опустила свои голубые глаза и покачала головой, отчего ее длинные волосы слегка заколыхались, но тут же подавила любые другие признаки недовольства.

Теперь в правом углу появилась лысая голова адвоката Меира Хеллера, похожая на отполированное до блеска пушечное ядро. Хеллер, который в ходе этой восьмилетней битвы представлял Национальную библиотеку Израиля, вышел к суду вразвалку. Он обвинил Эстер Хоффе в том, что она не давала исследователям доступа к рукописям и десятилетиями хранила их под замком, и призвал суд положить конец этой нетерпимой ситуации.

Ежегодно сотни исследователей, продолжал он, посещают Национальную библиотеку, чтобы изучать тысячи личных архивов еврейских писателей, которые там хранятся. Затем Хеллер выразил надежду, что документы Кафки, спасённые Бродом, скоро найдут себе среди них достойное место. Подтекст его аргументации был очевиден: Кафка, еврейский писатель, творивший на нееврейском языке, принадлежит еврейскому государству.

«Попытка изобразить Кафку еврейским писателем просто смешна, – однажды сказала мне Ева. – Он не любил своего еврейства. Он писал от сердца, изнутри. У него не было диалога с Богом». Но даже те, кто считает его еврейским писателем, сказала она, не могут юридически правильно вывести из этого следствие, согласно которому его литературное наследие должно храниться в каком-то «правильном месте». «Архивы Натана Альтермана находятся в Лондоне, архивы Иехуды Амихая – в Нью-Хейвене, – говорила она, вспоминая двух из самых любимых ею израильских поэтов. – По какому праву архив еврейского писателя должен храниться в Израиле?» Мне показалось, что по ходу речи она переключилась из режима «любовь» в «закон»