Кафка. Жизнь после смерти. Судьба наследия великого писателя - страница 5

Понимая, что на ранних стадиях судебного процесса они совершили несколько бестактных действий, руководители Немецкого литературного архива на решающем этапе заняли более сдержанную позицию, чтобы достичь своих целей. Плиннер подчеркнул, что из-за обилия материалов предыдущие попытки провести инвентаризацию имущества Макса Брода не следует считать окончательными. «Мне кажется, что сейчас вообще никто не знает, что там есть», – заметил он.

Не прошло и часа, как судья Рубинштейн завершил рассмотрение дела. Он и два его коллеги удалились в свои кабинеты. Еве и ее друзьям оставалось в беспокойстве метаться по вестибюлю. «Когда будет вердикт?» – спросил один из спутников Евы помощника Эли Зохара, и тот ответил ему цитатой из произведения Раши (Рабейну Шломо Ицхаки), средневекового комментатора Танаха. Комментируя стих «И когда завтра спросит тебя сын твой…» (Исход 13:14), Раши писал, что «иное „завтра“ означает завтра, а иное означает через некоторое время».

Ева не очень вежливо заметила, что Эли Зоар, похоже, подхватил летнюю простуду. «Сегодня он явно не был в ударе», – сказала она. Казалось, это был признак того, что сама она достаточно крепка и сумеет выдержать любое давление. Выйдя из вестибюля, Ева направилась к пешеходному мосту, который соединяет здание Верховного суда с ярко раскрашенным зданием торгового центра, расположенного на противоположной стороне улицы. «Надеяться не на что, но я все же надеюсь. У меня ведь фамилия такая, Хоффе». (Hoffe – нем. «я надеюсь»).

Она уходила, а я думал о том, что Кафка опроверг старый латинский девиз упрямцев – „Dum spiro spero“, «Пока дышу, надеюсь». В своей биографии Кафки Макс Брод рассказывает о разговоре, в ходе которого Кафка предположил, что люди – это не более чем нигилистические мысли в голове Бога. «Но тогда может существовать надежда?» – спросил Брод. «О да, сколько угодно, бесконечно много надежды, – сказал Кафка, – но только не для нас»^>6. А когда маленькая фигурка Евы окончательно исчезла вдали, я подумал, как бы Кафка с его «страстью делать себя ничтожным» (так говорил о нем писавший по-немецки еврейский автор Элиас Канетти) содрогнулся от чувства собственничества, продемонстрированного судом. И не напомнил бы он нам, что мы можем пьянеть от обладания, но еще более пьянеем от того, чего у нас нет?

Книга должна быть топором, способным разрубить замёрзшее море внутри нас^>1.

Франц Кафка, 1904

Там, где нет веры, всё кажется пустым и холодным.

Макс Брод, 1920

Карлов университет, Прага, 23 октября 1902 года

Макс Брод, 18-летний студент первого курса Карлова университета в Праге, только что закончил беседу о философе Артуре Шопенгауэре в клубе на втором этаже здания Немецкого студенческого союза на Фердинанд-штрассе и сгорал от возбуждения. На столе, стоявшем у тяжёлых портьер, подносы с густо намазанными бутербродами соседствовали с подшивками газет со всей Европы. Уже два года Брод был одержим произведениями Шопенгауэра и мог читать их по памяти целыми страницами. «Покончив с шестым томом (полного собрания сочинений. – Прим. авт.), – вспоминал Брод, – я сразу возвращался к первому».

Из-за кафедры виднелась только непропорционально большая голова Брода, венчавшая чересчур короткое тело. Сейчас уже никто не догадывался, что из-за искривления позвоночника (кифоза), диагноза, поставленного ему в четыре года, мальчику в детстве приходилось носить металлический корсет и шейную скобу.