Как цари в народ ходили - страница 7

– Я, кажется, вижу. Только вот темно что-то вокруг.

– И я вижу… Кто-нибудь, включите, пожалуйста, свет…

– Господи, слава тебе.

– Мама, мама! А у меня глазки щиплет. Посмотри, а?

– Сейчас (плача), сейчас посмотрю, моя хорошая. Потерпи немножко. Ладно?

– Что, черт возьми, происходит, а?..

Похожее состояние возникает у шаловливых пацанов в раннем детстве. Придут, бывало, на какую-нибудь стройку и подолгу смотрят на дугу электросварки. Потом перепугаются до смерти, думая, что ослепли; трут руками глаза; слезы текут ручьем. Но проходит какое-то время, и они начинают постепенно «прозревать». Радость начинает переполнять их.

И они с глазами, полными слез, и еще дрожащим голосом говорят, говорят…

Дежурное освещение, так же как и аварийное, не сработало. Появились робкие огоньки зажигалок и слабенькие лучики света от брелочных, «мобильных» (не работающих телефонов) и прочих фонариков. Разные по мощности и силе лучики света стали биться во мраке в разные стороны, выхватывая на миг из темноты то измученные лица, то какие-то вещи и предметы.

Люди стали искать друг друга. Зазвучали фамилии, имена и отчества, уменьшительно-ласкательные прозвища:

– Самохин… Самохин… Ты где?

– Палыч, Иван Палыч…

– Зайчик, я здесь… Здесь, около…

– Нина Григорьевна, Нина Григорьевна, идите сюда… Продвигайтесь к своему месту… Я здесь… Здесь я…

– Миленький ты мой! Я думала, что уже никогда тебя не увижу…

Стюардессы принесли несколько более мощных фонариков, сделанных непонятно как и из чего то ли связистами, то ли кем-то из телохранителей, расположили их по углам пассажирского салона. Стало светлее. Люди стали более или менее видеть друг друга, а также последствия недавней паники вокруг.

Бедные стюардессы! Они ни секунды не думали о себе. Ослепшие и обескураженные не меньше других, они сумели быстро, насколько это было возможно, взять себя в руки и продолжали выполнять свои обязанности, каждая на своем посту. Скрепя сердце, иногда кусая от бессилия губы в кровь, они работали и работали. Если бы не они, описать последствия произошедшего было бы невозможно.

Стало немного легче. Даже нельзя сказать «немного» – на какую-то йоту, на толику! А расслабляться нельзя ни на миг. Это их работа! Это их судьба! Поддерживая друг друга, держа себя в надлежащем виде, они буквально были везде. Ноги уже подкашивались от усталости. Но они по-прежнему спокойно, без нотки дрожи в голосе, говорили и… улыбались. Улыбались!

Господи! Кто замечал сейчас их улыбки?! Кому сейчас было дело до них. До их душевных мук и страданий?!

То тут, то там слышались их голоса:

– Успокойтесь, пожалуйста…

– Займите, пожалуйста, свое место…

– Сейчас принесу. Минуточку…

– Выпейте минеральной водички… Пожалуйста.

– Вам нужно прилечь, отдохнуть. Я вам помогу…

– Сейчас мы промоем глазки. Во-от. И все у нас будет хорошо. Да, малыш!.. А кем ты будешь, когда вырастешь?… Моряком?.. А моряки никогда не плачут… Да? Ну, вот и хорошо.

– Ладно не летчиком хочет стать, – съязвил кто-то рядом. А она ему:

– Мужчина, возьмите себя в руки!.. Пожалуйста.

– Господа, господа! Большая просьба: выключите, пожалуйста, зажигалки. Спасибо.

И так всегда, везде и во всем.

Более или менее успокоившуюся было толпу взбудоражил вдруг зазвучавший где-то в углу смех: негромкий, но какой-то страшный. Человек, казалось, выдавливал его из себя силой.

Люди обернулись на звук. Какой-то мужчина в помятом костюме, в развязавшемся галстуке, лежащем на его плече, стоял на коленях напротив одного из светильников. Неистово крестился непонятно по какому из христианских обычаев и то ли смеялся, то ли рыдал.