– И долго ты в Европе жил? – спросил.
– Четыре года, – ответил Данила, разбираясь с мясом. – Сначала поездил немного, посмотрел разные города, потом осел в Лондоне, писал диссертацию.
– Целых четыре года… это долго. И у тебя не было… ну…
– Чего? Приступов патриотизма?
– Тоски там…
– Нет, не было. Ну только по родным, но мы много общались по скайпу. Вот тебе бы было тоскливо, потому что ты даже над сосисками рефлексируешь. А я ездил не искать себя, а изучать искусство и просто среди людей побыть. Я ведь на жизнь переводами зарабатываю в основном, а чтобы чувствовать язык, в него надо периодически погружаться. Поэтому, когда приезжаю в новый город, сначала по полдня сижу в музеях и галереях, а остальные полдня хожу по улицам, разговариваю с людьми.
– Но всё равно ведь сравниваешь.
– Первое время конечно. Но понимаешь какая штука, Лёня… Это только поначалу думаешь «о, а у нас не так, и вот это не так, и вот то не так», а потом замечаешь, что вон там на заборе написано, а ты думал, что только у нас так делают. И сразу начинаешь смотреть на другое. Видишь, что и у нас так, и у нас так, а потом просто… перестаёшь делить на «них» и «нас». Да, люди разные, но когда смотришь глубже, чем национальность, вера, ориентация, что-то там ещё – понимаешь, что внутри все очень похожи, хотят, боятся одного и того же, понимаешь?
Лёня молчал.
– Я однажды в лондонском пригороде встретил гопников, представляешь? Они там называются chavs, чавы. Иду такой, а тут в подворотне эти ребята стены подпирают, ну вот, понимаешь, спортивные костюмы, пивцо, даже рожи такие же! Они на меня глаз положили, а я к ним чуть ли не с объятиями полез. Пацаны, говорю, прям как дома себя почувствовал! Они такого, конечно, не ожидали. Даже пивом угостили.
Данила повернулся с ножом в руках. Лёня тоже отвлёкся от дела и задумчиво смотрел перед собой рассеянным взглядом.
– Ты чего?
Он моргнул, взял нож и повертел его в руке.
– А я вот и в Лондоне не был. И вообще… нигде толком. Всё как-то работа, работа…
Данила, глядя на него, покусал губу и отвернулся обратно к мясу. Представилось каково это – тридцать лет не выбираться из Ростова, и самому сделалось тоскливо. А к такому он совсем не привык. С Лёней всё, кажется, было не так просто.
– На море-то хоть был?
– В Геленджик с женой ездили.
– Да, Лёня, в Геленджике, конечно, море.
Тут он совершенно неожиданно рассмеялся.
– Интересный ты, Данила, человек.
Данила удивлённо обернулся, но Лёня уже снова чистил картошку. А потом он порезал палец, и пришлось его спасать.
4. О том, как полезно быть вежливым
На следующий день Данила застал Лёню на кафедре. Он сидел на столом, приминая ладонью бороду, и, кажется, глубоко ушёл в себя, поскольку не повернулся. Данила даже несколько смутился этого зрелища, хотя смущаться ему было ничуть не свойственно. Всё же Лёня не производил впечатление того, кто предаётся грусти бездеятельно. Он, скорее, был из тех, кто грустно занимается своими делами в стороне от всеобщего веселья. К тому же, как выяснилось вчера, он читал лекции ещё на нескольких факультетах университета, а потому нигде не засиживался.
– Прокрастинируешь? – осторожно спросил Данила, подойдя ближе.
Лёня вздрогнул, повернулся.
– Да, я тут… – пробормотал он и стал хвататься за разложенные бумаги, но снова вздохнул, опустил руки.
– Что-то случилось?
Данила прислонился к столу сбоку от него.
