Как дети на пожаре - страница 19

– Поймёшь, когда к тебе самой придут гости.

Ничего себе, совпадение!

Они пошли к выходу, Джастин вдруг заговорил:

– Все тебя любят, всем ты нравишься: и Шломо и Хассану. Вот и этот старик художник флиртовал с тобой, готов был все лекарства проглотить, лишь бы тебе угодить.

Алисе захотелось уколоть его: «Что, во вселенной монахов существует понятие флирта?» – она вспомнила, как Джастин признался ей: «Я монах сейчас, без романтических отношений». Пару дней назад, посмеиваясь, она поддела его: почему это девушки никогда не звонят ему в лабу? Но почему-то не решилась подхватить вброшенный им мяч, сказала только:

– Не знала, что тебе знакомы такие слова, как «флирт».

Наверное, он растерялся от её невинной подколки. Она поняла это потом, вспомнив, как остановился взгляд Джастина, словно споткнулся на ровном месте, и дёрнулась челюсть. Потому и обрушился на несчастные замазанные фрески в лобби первого этажа, чтобы стереть слово «флирт», промелькнувшее между ними.

– А я догадался, почему Ефим их хотел закрасить. Он вспомнил, что эта его работа вторична. Что эти микроскопы, злаки и плоды он слизал с утраченной фрески «Мексика, запертая в клетку» своего учителя Диего Риверы. Сама вспомни ранние опыты Тодда Сектора, когда он думал, что стёр память у крысят, а потом она неожиданно возвращалась. Тодд вызывал воспоминание о прошлом обучении, потом, не давая уйти обратно в память, стирал их блокаторами и электрошоком, а потом выяснил, что стёр только одну из новых копий воспоминания, а старая копия этого же воспоминания поднялась из глубинных структур мозга. Может, самый первый вариант памяти на стёртое им воспоминание! И то, что Ефим называет «радио Белвью», пробудило, казалось бы, стёртую им память о том, что он украл идею своего учителя.

Алиса вдруг разозлилась на него, почувствовала, как её щёки загорелись, а сердце бухнуло и встало, потом бухнуло опять. Она и поблагодарить его не смогла за то, что пошёл с ней. Выскочив на улицу, она припустила прочь от него, оглянулась на бегу, ухватила его перекошенное от такой её наглости лицо и отмахнулась: «Пока».

А может, эта злость – просто страх будущих, нет, уже наступивших отношений? Ну что мне с ним делать, если он заинтересовался? Или даже влюбился? Зачем мне это бревно? Хорошо брёвнам. К тому же он скоро уходит из лабы.

Вечером Алиса рассказывала Лейле, сидя у неё в саду с чашкой какао пополам с ромом, приводила в порядок мысли, которые вызвали у неё истории декана Акоста. Мудрая Лейла хитро улыбнулась:

– Это шуточки, с тобой просто флиртовал старикашка декан, а ты не врубилась!

Опять флирт!

– Нет… Не просто. Мне показалось, что декан всерьёз верит, что «Белвью» влияет и на гиппокамп крыс, и на гиппокамп экспериментаторов. Или за дуру меня держит, что ли?

Лейла рассказала, как на первом курсе аспирантуры они штудировали его книгу по психологии, в которой он объяснял, что всё то, что мы делаем – продукт нашего мозга, без мозга мы были бы ничем.

– Ну тогда является ли музыка мозгом?

– Да.

– Является ли язык мозгом?

– Да.

– Ненависть – это мозг?

– Да.

– Голод, надежда и знание, любовь, секс? Если это всё мозг, то тело только то, что вокруг него может двигаться, или что?

– Ну, более-менее. Кстати, об эмоциях, которые, вероятно, подавляет Джастин… – Лейла раскрыла свой учебник и прочитала: – «Если не осознавать свои эмоции и не справляться с ними, то ваше самочувствие хуже, и у вас больше физических симптомов стресса – например, чаще болит голова. За избегание своих чувств приходится платить высокую цену. Подавляя их, мы подавляем и свой иммунитет, что может вызывать целый спектр физиологических последствий – от головокружения до болезней. На психологическом уровне это тоже работает в минус. Можно повлиять на то, как внешне выражаются эмоции, но не на внутренний опыт. Проще говоря, подавление не прогоняет эмоции, они остаются внутри, причиняя ещё больше боли».