Как дети на пожаре - страница 2

Джастин свернул с Первой авеню в переулок между высотками госпиталей «Лагуны» – тупичок упирался в огромный морг, а за ним укрылось старинное здание «Белвью». Джастин задрал голову и взглянул на окна родной лаборатории под самой крышей. Все годы аспирантуры, как только он огибал морг и входил в тень колоннады портика входа, ухватывал ладонью чугун перил и ставил ногу на трещину первой ступени, его охватывал озноб. С чего? Ну да, этой психиатрической клинике лет двести, и дела страшные творили там с пациентами. Такой была вся медицина до Нюрнберга – не требовалось разрешений для опытов над душевнобольными. Шеф, любимый ученик Мануэля Акоста, хапнул под свой стартап весь верхний этаж, а клиника нынче ужалась до первого. Последний год доживает.

Может, дождь, может, какашки собачьи, может, ожила подростковая астма, но Джастин учуял вдруг, как ненавистен госпиталям «Лагуны» обшарпанный этот особнячок – вот поднимет небоскрёб бетонную пяту и размозжит старую больничку, как таракана.

Что за ерунда в голову лезет?..

Он вбежал в лобби – кивок белозубой улыбке охранника, мазок бейджика по коду лифта – вжал стёртую «шесть» этажа, и замызганная кабина поползла вверх.

Как воспалены глаза, как противно подрагивает стенка лифта. Нет, не нужен им «поросёнок в мешке», хоть бы и от самого Мануэля Акоста! Он откроет Тодду глаза – пусть новенькая покажет себя полной дурой! А что? Он не имеет права? Да он пять лет на эту лабу пахал! Ясно, наука не его – жутко смотреть, как народ за гранты бьётся. Нейрохирургия надёжна, престижна, да и маме старость обеспечит. Джастин вспомнил огненно-рыжие чашечки калифорнийских маков, заполняющие по весне китайский сад его мамы, и астма отпустила. Кабина дёрнулась и застряла. Чёрт! Динамик выхаркнул «ждите». Джастин прикрыл глаза.

А если признаться: может быть, он не хочет делить Тодда ни с кем? Ведь он стал нужен шефу, как не был нужен никому и никогда.

Джастин навсегда запомнил поздний вечер пять лет назад, когда он скрючился над застывшим микротомом – лезвие занесено, и свежий мозг розовеет в холоде физраствора, а он даже не может пошевелить пальцем и включить мотор. Шестой. Шестой крысёнок за день, а результата нет, нейроны памяти в срезах гибнут. Никчёмность. Стыд ел кожу, щёки чесались. Заглянул Тодд Сектор, уже спешивший к последней электричке – его дом на правом берегу Гудзона, а машину, как многие ньюйоркцы, водить опасается, да и цена парковки на Манхэттене космическая.

– Тодд, прости, не тяну, пора завязывать, мне достаточно. – Джастин как ком из горла откашлял.

– А мне НЕдостаточно.

Завлаб двинул ногой табурет и осел мешком в стальное седло. В тот вечер последняя электричка ушла без него.

Да, Тодда надо спасать! Джастин его правая рука, и методику срезов мозга наладил, и за семь публикаций, написанные им в соавторстве с Тоддом, его прозвали Печатным Станком. Это не Дрыщ, как в старшей школе. Ладно, на Дрыща – запрет! Вновь ожгло, как тогда, когда он явился в класс после первого свидания с девушкой: крутой одеколон, настоящий мужчина, надвинулся, как свой к своей, а она брезгливо отвернулась и фыркнула, чтобы все слышали: «Вонючка! Дрыщ!»

Кабина вновь поползла и остановилась на нужном этаже. Джастин ступил из лифта – хлыстом по ушам лязгнуло стальной дверью западни. Втянул родной запашок неистребимой карболки – антисептика больниц прошлого века. Бросился по белесому линолеуму (как ни полируй мастикой, не смыть чёрные росчерки колёсиков каталок) – тормознул у кабинета «Профессор Т. Сектор», приоткрыл дверь и ввинтился внутрь гибким телом.