Второе предисловие автора
Не стану следовать совету умудрённого опытом Квинта Горация Флакка, не буду отбрасывать начало и рассказывать сразу со средины. Люблю Горация, но странною любовью – рассудок мой подсказывает иное. У Горация, поэта несомненно талантливого, но беспечного, всего достигшего писанием совершенных стихов, нравившихся Меценату, попадаются, как выразился один из героев Гоголя, зернистые мысли, и в этом легко убедиться, взяв любое собрание латинских афоризмов. Там Гораций на каждой странице. Но должен же кто-то пренебречь его мудростью. Пускай этим «кто-то» буду я и поэтому начну повесть с самого начала, даже заглядывая в предысторию, а уж до середины доберусь попозже, и, надеюсь, вместе с тобой, мой нетерпеливый читатель.
Прежде всего нужно хотя бы в общих чертах описать главных героев. То есть Ротшильдов, это ведь у них молодой человек приятной наружности, одобряемый прекрасной Жоржеттой, так элегантно похитил тридцать миллионов франков. Легкомысленный читатель вправе воскликнуть: «Нет, нет, погоди, не лучше ли начать с молодого человека приятной наружности и прекрасной Жоржетты? Ведь на первый взгляд они куда более симпатичны и привлекательны, чем какие-то Ротшильды!»
«Э нет, – поначалу отвечу я легкомысленному читателю, – это так кажется только именно на первый взгляд. Но стоит как-нибудь поразмыслить и желательно поразмыслить логически, взвешивая на весах разума всё, что поддается взвешиванию, и сразу возникает вопрос: а не будь на белом свете Джеймса Ротшильда с его сейфами, в которых надёжно хранились тридцать миллионов франков, у кого бы молодой человек приятной наружности их похитил, как бы его ни умоляла сделать это прекрасная Жоржетта?»
Поэтому начну всё-таки с Ротшильдов.
А кроме того, меня всегда занимает вопрос о нравственности.
Чтобы дать возможность читателю, жаждущему высоких истин и разного рода нравоучений, не задумываясь проглотить рассказ о том, как ловко молодой человек приятной наружности, вспоминая о прелестях Жоржетты, открыл ключами Ротшильда его же сейфы и без трудов праведных легко и даже с некоторым изяществом уменьшил состояние не в меру доверчивого банкира на тридцать миллионов, я недрогнувшей рукой вычеркнул из первоначальной рукописи почти все философские рассуждения.
Но что касается нравственности… Я, как и Гоголь, немею перед нравственностью. Без нравственности я – и не только я, но и очень многие другие в наше время, да и во все иные времена, – ни шагу.
Нравственно ли поступил молодой человек приятной наружности, без спроса позаимствовав тридцать миллионов у Ротшильда, даже если учесть, что сделал он это не из слепой жажды наживы, а всего лишь ради нежных ласк прекрасной Жоржетты?
А нравственно ли то, что в сейфах у Ротшильда имелось тридцать миллионов? В результате нравственных ли действий или, если прибегнуть к возвышенной поэтической речи, деяний эти тридцать миллионов оказались в бронированных сейфах короля банкиров?
И что нравственнее: пустить эти тридцать миллионов в оборот, добиться за приличную взятку возможности провести пятипроцентный государственный займ и приумножить деньги, или прокутить их с весёлой Жоржеттой, всегда привлекательной и неудержимо увлекательной?
Кто тебе больше по сердцу, мой всегда справедливый и взыскательный читатель: финансовый золотарь всех монархов Европы старик Ротшильд, действительно похожий на безобразную обезьяну, или молодой человек, действительно приятной наружности вместе с обольстительной Жоржеттой?
