– В том смысле, что мы били его, топили его и грели в микроволновке. Нифига. – Я огляделся по сторонам. Едва заговорив о телефоне, я вновь как будто почувствовал на себе навязчивый взгляд того дурацкого гигантского глаза.
– Почему ты не выбросил его в реку? – спросила Элизабет.
– Потому что, – ответил я, – мы не хотели, чтобы всё было как в «Джуманджи». Вдруг эта штуковина не утонет и её выбросит на берег, вдруг её найдёт тот, кто действительно хочет устроить пожар? – Я не стал упоминать, что эта светлая мысль пришла в голову Девону. Элизабет не обязательно знать, что это он способен трезво мыслить в стрессовых ситуациях.
– И где тогда эта штука? – спросила Элизабет спустя несколько секунд, сделав шаг назад, словно в страхе, что телефон лежит сейчас в моем рюкзаке.
– В надёжном месте.
– Отведи меня туда.
– Что? Зачем? Нет смысла, – сказал я. – Пусть полежит там, пока мы не придумаем, что с ним делать.
– Эта штуковина пыталась сжечь меня заживо, – прорычала Элизабет. – Если вы с Девоном не можете придумать, как сломать чёртов телефон, может, я смогу. Я не дура.
– Я… Я знаю, – вздохнул я и принялся растирать ладонями лицо. – Он в квартире моего папы.
– Веди, – Элизабет взяла меня под руку.
Знаю-знаю, мы шли в квартиру моего богатого папы, которую я хотел держать ото всех в тайне, чтобы снова попытаться сделать то, что у меня уже не получилось, и в процессе, возможно, причинить ещё больший ущерб вдобавок к вчерашней сломанной микроволновке. Но идти по улицу под руку с Элизабет было чудесно. Словно мы были на старомодном свидании. От неё пахло чем-то цветочным, и этот запах перебивал обычную бомжовую вонь города.
И люди смотрели на меня иначе. Точнее, в первую очередь они смотрели на Элизабет – как её можно не заметить? Но увидев её, они и на меня они смотрели иначе. Это был такой взгляд, мол: «Ого, у этого парня, должно быть, есть скрытые достоинства, раз такая изумительная девушка по доброй воле идёт с ним». От этого я чувствовал себя чуточку лучше, даже если парень, который подмигнул мне, не знал, что Элизабет движет лишь желание уничтожить опасный сотовый телефон.
– В общем, тут такое дело, – сказал я, когда мы свернули к парку. – Квартира моего папы… особенная.
– Он художник или что? – Элизабет подняла светлую бровь.
– Не совсем.
– У него другая жена? – она остановилась. – Если у тебя злая мачеха, в этом нет ничего такого.
– Нет, никакой мачехи. – Я знаю, что произвожу впечатление ненормального, так стесняясь того, что у меня супербогатый папа. Но дело вот в чём: то, что Элизабет держала меня за руку только из-за телефона, способного уничтожить мир, было уже достаточно плохо. Но куда как хуже было бы, держи она меня за руку только потому, что мой папа играет в гольф с бывшими президентами. Я могу смириться с тем, что я ботаник, у которого есть один-единственный друг – и нравлюсь я ему только потому, что мы так давно знакомы, что он никак не сообразит, что парни вроде него не должны общаться с такими, как я. Лучше вовсе без друзей с кучей фальшивых приятелей, только притворяющихся, что я им нравлюсь, ради денег. Лучше вовсе без девушки.
– Тогда в чём дело? – спросила Элизабет несколько неловких мгновений спустя. – Он живёт на пособие?
Она повернула было к входу в метро, но я потянул её обратно на Сентрал-парк Вест.
– Мой папа живет в пентхаусе. За один деловой обед он может заработать больше денег, чем многие зарабатывают за год. Его консьерж может достать мне всё, что угодно, и он платит мне за то, что я присматриваю за его пустой квартирой. Когда мы не смогли сломать телефон, я спрятал его в секретном сейфе, где папа хранит кучу налички на случай, если мне понадобятся деньги, а он уехал из страны.
