(Трудности у нас временные, просто характеры у обоих, притираемся, вот и все.)
– У нас все хорошо. Я в муже уверена.
– Ты выросла умной и красивой. Тебе, конечно, все равно, но я горжусь тобой.
(Он гордится мной.)
– Ты прав, мне все равно.
– Я рассказывал своей жене, ну, новой, – запнулся он. – Рассказывал, что ты закончила университет. Ставил тебя в пример сыну. Он у нас не доучился в ПТУ, и его забрали в армию.
(Я лучшая из его детей.)
– Понятно.
Как получилось, что я снова маленькая девочка, которая не понимает, что происходит? Слишком много всего навалилось, слишком абсурдная встреча. Растерянная, я стою, обхватив себя руками, посередине холодной комнаты. Напротив меня призрак, которого я таскаю с собой уже много-много лет. Пора прожить эту ситуацию один раз и отпустить, но я не знаю как.
– Можешь сказать мне сейчас все, что хочешь, – предлагает.
(Ты плохой человек, ты плохой человек, ты плохой человек.)
– Ты плохой человек.
***
Мы молчим и не меняем позы уже несколько минут. По глазам его, затянутым пеленой, непонятно, то ли он смотрит на меня, то ли внутрь себя.
– Мне страшно, – хрипит.
– Мне тоже.
За дверью слышится шорох, и мне хочется выглянуть в коридор, узнать, что там происходит.
– Стой! Что будет, когда заколотят крышку гроба?
Он сейчас не похож на того человека, которым я его себе представляла. Я всегда сравнивала нас в масштабе: я – точка, он – шар, я – единица, он – тысяча, я – кирпич, он – стена. А теперь я вижу, что мы равны, – ему страшно!
– Представь, что я просто зашла в твою комнату и выключила свет, как ты делал в моем детстве.
Он замолкает и впервые закрывает глаза. Больше он их уже не откроет. Что-то меняется в его поведении, он словно костенеет, речь становится невнятней. Господи, он умирает второй раз – незавидная участь. И я должна быть свидетелем. Ты спрашивал, зачем я пришла? Не за этим, если тебе будет от этого легче.
– Я бы хотел быть лучше, чем оказался на самом деле.
(Я бы тоже.)
– Посмертно все хотят.
Он пытается еще что-то сказать, но челюсть заклинивает. Ему приходится несколько раз дернуть ею вниз, прежде чем рот наконец открывается.
– Я знаю, зачем ты пришла. Чтобы выключить свет, когда я лягу спать.
– Ну нет. У тебя своих выключателей полно. Я вообще не планировала идти на похороны. Специально приехала раньше в морг, чтобы не пересекаться с твоими… Ну, с твоей семьей.
Он не возражает. Через несколько минут кажется, что все кончилось, но из горла раздается слабый хрип, который превращается в едва различимые слова.
– П… ги… ечь… ог… е… ле…
– Что? – приходится подойти ближе.
– По. Мо. Гь. Ле. Эчь.
– Господи, помочь тебе лечь? А как? Как ты себе это представляешь? О боже.
Одну руку я кладу ему на бедро, а другой придерживаю за плечо. Он медленно опускается спиной на стол, а мне все сильней приходится давить на ноги. Под ладонями холодное, твердое, как камень, тело. Чувствую отвращение – скоро это закончится, скоро закончится. Наконец, он ложится и замирает. Я делаю шаг назад: руки напряжены, так и держу их параллельно полу, стараюсь не прикасаться к себе. Я смотрю на его лицо – собравшиеся морщины на лбу и у рта – и чувствую жалость.
***
Я мыла руки в туалете минут пятнадцать, это было похоже на навязчивую идею. Из морга удалось улизнуть до приезда его родственников – не хочу с ними разговаривать. Пока жду такси, скуриваю пять сигарет одну за одной.
