Так, пока копался, то потерял свет дня, а теперь было не по себе от темноты, от незнакомых людей, непонятных нравов впереди и главное, что жизнь шла размеренно, а тут такой резкий скачок, прорыв нарыва в неизвестность, что голова шла кругом, что хотелось вернуться и привычно выпить. И еще мысль в голове стала зудливо рвать, почему он десять дней не пил? Не хотелось одному? Одному – не помеха. Ставя трактор в гараж, даже не вылезая с лопнувшего кресла, он ежедневно выпивал сто грамм, чтобы мышечная боль чуть прошла, и после самогон привычно обжигал желудок и начинал им двигать, давая толчок, чтобы вылезти из кабины и поплестись домой.
Минут через десять, обойдя березовую рощу, вблизи показался тентовый купол, по форме напоминающий цирковой, только чисто белого цвета, а затем открылось продолжение купола, служившее ему опорой – двухэтажная тентовая юбка. Изнутри ровно освещаемая, она надежно белела в темноте крадущейся ночи. По краям конструкции торчали вспомогательные палатки, из которых слышался женский смех, раздавался звон бокалов, и поднимался дым от тлеющих высушенных листьев доминиканского табака, добавляя темноты в ночь.
Когда подошли к входу в купол, сопровождающие остановились, и один из них указал на крайний правый столик, размещенный внутри.
– Тебе – туда, – и бережно сунул Василию сверток с пирогом от бабы Дуси.
Василий как-то понял, что он перестал быть плененным и дальше ему необходимо передвигаться самостоятельно. Ему нравилось, что его оставили в покое, это лучше, чем убить и закопать его в поле. Войдя в купол, он осмотрелся.
Внутри правила классического цирка-шапито почти соблюдались: огражденный манеж присутствовал, но посередине него были сложены паленья для предстоящего костра; трибуны отсутствовали, но их место занимали десятка два столов, за которыми пировала публика, ожидая представления, тематика которого для Василия была пока не понятна.
Он направился к крайнему правому столику, отличающемуся от других столов отсутствием изобилия съестного и питейного – на столе стояли графин, шесть рюмок, широкая тарелка с нарезанным тонким слоем мясистым салом и плетенной корзинкой, наполненной душистым черным хлебом. Василий, у которого с утра маковой росинки во рту не было, почувствовал жуткий голод, прятавшийся под покровом нервного ожиданием от предстоящей встречи и надеждой на исцеление.
– Нисим Рокитянский, – представился вышедший из-за стола мужчина, чем-то внешне напоминающий его друга тракториста Степана – хорошо сложенный, одетый расхлябанно свободно и ничего не боявшийся.
– Вася, – вытянул из себя Василий и протянул свёрток.
– Спасибо. Давно баба Дуся меня не баловала. Редко теперь печет. Старость – не радость. – Нисим Рокитянский принял свёрток и бережно его положил на край стола. – Вася, слышал про твою беду. Давай пройдёмся.
Рокитянский повёл Василия, обходя столы с публикой так, что стенка цирка шла впритык к правому плечу. Шагали медленно, и Василий стал замечать, что к верхнему каркасу, служившему элементом опорной конструкцией, через каждые два метра на веревках развешаны тряпочные куклы. Ещё лучше вглядевшись в них, он признал в них пса Филю, зайку Степашку, поросёнка Хрюшу и ворону Каркушу из телепередачи «Спокойной ночи, малыши». Куклы повторялись, но одеты были по-разному.
– Обратил внимание на кукольные персонажи детской передачи? – Рокитянский явно отвлекался от того, о чем хотел говорить, – эти оригинальные куклы все списаны в разное время по причине износа, мной позаимствованы, спасены от уничтожения. Люблю свои причуды удовлетворять, помогает на плаву держаться уверенней. Вот о чём мне хотелось с тобой говорить. Ты уверен, что действительно хочешь вспомнить, кто ты и откуда?
