– А что с другой?
– Кажется, ты любишь повторяться. Скажу еще раз: я не хотел, чтобы ты читала те письма.
Меня еще никто так не выводил из себя.
– Значит, они твои?
– Ну, точно не твои.
– Это очень старые письма. Они не могут быть твоими. – Я уверена, что они принадлежали той девушке с картины, Эбигейл.
Парень делает паузу.
– Это переписка моей сестры. – В его голосе слышна легкая нерешительность.
– Тогда твоей сестре не стоило оставлять их здесь!
– Она умерла.
В словах парня столько грусти. Мне не просто жаль, что накричала на него, мне хочется подойти ближе и успокоить его. Вытряхиваю из головы глупые мысли.
– Но письма были у меня в шкафу.
– Они тебе не принадлежат. Как и шкаф, стоить заметить, – категорично заявляет парень.
– Это дом моей бабушки. Все в нем – собственность нашей семьи.
– Не обязательно.
Неужели мебель его сестры могла каким-то образом оказаться у бабушки?
– С какой стати кому-либо оставлять свою мебель в чужом доме?
– Потому что иначе никак.
– И почему же иначе никак?
– Такова смерть.
Я всматриваюсь в его лицо, в его гордое выражение.
– Твоя сестра была знакома с моей бабушкой?
– Не думаю.
– Когда она была здесь?
– В последний раз в день своей смерти, в 1692 году. – В словах нет ни намека на сарказм.
Я меряю парня хмурым взглядом. Как и в прошлый раз, он одет во все черное: черные брюки, черные туфли и черный тонкий кашемировый свитер. Одежда идеально сочетается с британским акцентом. Волосы волнами обрамляют лицо, а пахнет от парня свежевыстиранным бельем. Я качаю головой, разозлившись, что даже посмела предположить, будто он говорит правду.
– Давай начистоту! Ты либо сошел с ума, либо прикалываешься надо мной. К тому же ты прикасался ко мне. Зажимал рот. Ты не можешь быть привидением. Должно быть, это Лиззи решила так дурацки пошутить.
– Теперь понимаю, приходить сюда было ошибкой. – Он поднимается и идет к двери.
Я спрыгиваю с кровати и приземляюсь на мягкий белый ковер.
– Не думай, что…
Перед глазами плывут черные точки. Не стоило подниматься так быстро. Меня шатает…
– Саманта?
Тянусь к прикроватному столбику, но парень подхватывает меня под руку и помогает устоять.
– Ложись в кровать. Ты больна.
– Не указывай, что мне делать, – огрызаюсь на него с этим его акцентом, позволяя опустить себя на постель. – Я звоню в полицию.
– Не советую.
Парень направляется к двери, но не пытается взяться за ручку или открыть замок. Он просто шагает дальше и исчезает, проходя прямо сквозь дерево.
В школьном автобусе я сажусь на темно-синее сиденье из кожзаменителя, Джексон опускается рядом. Одноклассники возбужденно гудят, разбиваясь по парам. Пятничная школьная экскурсия – что может быть лучше! Мистеру Уордуэллу не сразу удается вставить слово.
Когда класс с горем пополам размещается, автобус, покачиваясь, пускается в путь. Я ощупываю маленький пластырь на правой стороне лба.
– Болит? – спрашивает Джексон.
– Не особо. – Я вытаскиваю клубничный блеск и мажу им губы. – Больше унизительно, чем болезненно.
– Все говорят, что Лиззи наложила заклятье и ты в прямом смысле этого слова пролетела через весь коридор, врезаясь в шкафчики. В общем, Салем сходит с ума, что нам и так известно. – Он протягивает карамельку, но я отказываюсь.
Согласна, звучит безумно, и неделю назад я бы сама посмеялась. Но нельзя отрицать, что каждый раз, когда я оказываюсь рядом с Лиззи, происходят странные вещи.
