Сэм качает головой.
– Да уж, ничего себе. Спорю, она так постоянно делала, когда была девчонкой. – Сэм смотрит на меня так, будто не знает, хмуриться ей или смеяться, и я точно знаю, что она чувствует, потому что представлять маму подростком и смешно, и немного страшно одновременно. Странно думать о том, какой была мама до нашего появления на свет.
Но Сэм улыбается, и я чувствую облегчение.
– Наверное, она удирала из дома тусоваться с друзьями.
Я киваю. Когда Сэм в хорошем настроении, ее круглое, как луна, лицо сияет и она снова становится похожа на мою сестру. Я становлюсь к ней поближе – чуть-чуть, так что она ничего не замечает.
Она морщит нос.
– Как думаешь, она бегала на свидания с мальчишками?
– Мне кажется, она не встречалась ни с кем до папы. – Я не могу представить маму с кем-нибудь, кроме папы. А по правде говоря, я не могу представить ее ни с кем вообще, потому что не помню того времени, когда мама и папа были вместе.
И тут же понимаю, что сказала что-то не то, потому что лицо Сэм больше не светится. Она стискивает зубы и отворачивается.
– Это просто наивно, – бормочет она себе под нос.
Мысли о папе вызывают в Сэм иные чувства, чем у меня. Она достаточно взрослая и помнит его. Когда он погиб в автокатастрофе, ей было семь. А мне всего четыре.
– Сэм… – начинаю я, но не знаю, что сказать.
Раньше мне легко было с ней разговаривать. Когда-то я рассказывала ей обо всем. Случись это несколько лет назад, я бы запросто сказала: «Я ТОЛЬКО ЧТО ВИДЕЛА ТИГРА ПОСРЕДИ ДОРОГИ». Причем прокричала бы это ей в самое ухо, потому что не смогла бы сдержаться.
– Только что я видела… – делаю я очередную попытку. Но меня прерывает скрежет замков. Мама отодвигает задвижки и отворяет дверь.
– Быстрей, – говорит она, словно мы могли промокнуть еще сильнее. Мы с Сэм входим, оставляя в прихожей мокрые следы, и по деревянному полу растекаются лужи размером с озеро.
Бабушкин дом будит воспоминания. В кухне-гостиной лиловый обеденный стол и камин, который сейчас не работает. А в дальнем углу тикают старинные напольные часы.
Два каменных льва на камине держат фотографию мамы, это должно привлечь в ее жизнь богатство. Напротив – лягушка, которая охраняет наше с Сэм фото, она оберегает наше счастье. И повсюду – в корзинах, свисающих с потолка и стоящих на столешницах, и в каких-то мисочках – пучки трав и ароматные палочки, чтобы отгонять плохую энергию.
Я делаю глубокий вдох, и от запаха гречневой лапши, шалфея и стирального порошка веет домом.
Сэм не выглядит довольной. Она скрещивает руки на груди и хмурится.
– Э-э, – говорит она. – Что это?
Я следую за ее взглядом. В другом конце гостиной находится дверь в бабушкину спальню, ванная комната и две лестницы: одна ведет вверх, в спальню в мансарде, а другая – вниз, в подвал. Но сейчас перед дверью в подвал, словно баррикада, высится башня из резных корейских сундуков и картонных коробок.
Мама качает головой.
– Очень странно, да? Зачем она это сделала?
Мама кусает ногти и оглядывает комнату. Мельком я замечаю тревогу в ее глазах. Моя радость улетучивается. Это действительно странно. Коробки здесь не к месту. И бабушки нет.
Что-то темное и леденящее шевелится внутри меня.
– Где бабушка? – спрашиваю я.
Мама смотрит на меня и успокаивает.
– О, не переживай. Я уверена, что она либо в магазине, либо у кого-нибудь в гостях. Ты же ее знаешь, – она улыбается грустно и в то же время обнадеживающе. – Ты рада, что мы здесь, Лили?
