Как Шагал в нарисованном Витебске шагал - страница 17

Бродская заулыбалась. Все получилось, как она задумала. Муж отвлекся и невольно отдыхает. И тут ей показалось, что лошадка действительно вздохнула. Женщина встряхнула головой, как бы смахивая наваждение, и опять взглянула на картину. На ней было все то же: пузатая кобыла, напружившись, тащила огромный воз, а внутри ее брюха лежал конек. Успокоившись, Валентина хотела было отвернуться, но тут живот лошаденки вновь дрогнул. Это жеребенок неловко повернулся и стукнул копытцем по утробе матери. Бродская отчетливо видела, как бок лошадки слегка встрепенулся. Однако она не поверила сама себе. Это было уж слишком невероятно. Женщина провела рукой перед глазами, как бы отстраняя от себя видение, и удивленно пробормотала:

– У меня что-то с головой… А-а, все понятно; доктор предупреждал меня именно об этом. Марк, извини, я покину тебя, мне надо немедленно принять капли.

– Нет, что у тебя за манера? Когда я прав, ты тут же уводишь тему в сторону.

– Дорогой, мне показалось… Я только что видела, как живот лошадки дрожал.

– Ах, вот как, видела? – не поверил Шагал. – А я вижу, что ты решила подшутить надо мной. Он обнял жену, наклонился к уху и тихо сказал: – Наверное, ты ужасно устала от моих бесконечных придирок и необоснованных претензий?

– Я никогда от тебя не устану, – негромко сказала она и нежно прикоснулась губами к его щеке.

– Спасибо, Вава. Ты так великодушна. А я все такой же, как и двадцать лет назад: неисправимый и очень сумбурный тип. Если бы ты знала, как я благодарен тебе. Мне так спокойно, когда ты рядом.

– Удивительно, насколько наши взгляды и ощущения стали схожи.

– Чего удивляться, столько лет вместе, – сказал он, глядя в ее глаза и приглаживая выпавшую из пучка прядь волос.

– Милый, ах, милый мой, я понимаю, что в данный момент не время… Но мне давно хочется признаться тебе… Да все никак не решусь.

– Что ж, раз не решаешься, тогда давай в другой раз продолжим разговор на эту тему, – неожиданно довольно резковато ответил Шагал и отошел к мольберту. Его лиричное настроение вдруг сошло на нет.

– Знаешь, в молодости я полагала, что жизнь женщины моего сегодняшнего возраста лишена радостей, которые составляют женское счастье. Я хочу сказать, что…

Не дослушав, Шагал прервал Валентину:

– Я тоже думал, что на долю стариков остается не жизнь, а мышиная возня. Слава Творцу, ошибся. Работы и в старости хватает.

Валентина сделала вид, что не расслышала, и хотела продолжить. Поняв это, он стал переставлять предметы, попадавшиеся под руку. Было заметно, он не хочет продолжения разговора, но жена упорно пыталась высказать то, что, видимо, давно рвалось наружу:

– Оказалось, что теперь мои чувства стали крепче, и я бы сказала, они стали мудрее. Я теперь понимаю любовь иначе, чем в молодые годы. Мои чувства к тебе…

– Остановись, Вава, не продолжай. Не надо тревожить себя. Мне кажется, я обо всем сам догадываюсь. Знаешь, давай лучше посмотрим письма, я их вчера бросил. Не стоит оставлять их без внимания, – опять прервал ее Шагал. Он чувствовал, что за трепетными словами жены последуют признания, на которые ему надо будет ответить чем-то исключительным, подходящим для ее искренних излияний, а он после смерти первой жены Беллы навсегда прекратил подобные объяснения с женщинами. Это произошло неосознанно, как-то само собой.

Немного сникнув, Валентина послушно подошла к столу. Они стали перебирать конверты и читать друг другу поздравления. Случайно из кучи писем выпал конверт с красными флагами и большой семеркой. «Седьмое ноября», – подумала Валентина, взяла в руки конверт и радостно воскликнула: