– Твой Скрипач, – сказал кто-то приятным баритоном.
– Не понял, кто? – спросил он и увидел, как в верхней части окна появилась мужская голова с длинной черной бородой. Свесившись, борода загородила лицо говорившего. Шагал невольно отшатнулся от миража с «лохматым» лицом, показавшегося ему демоническим.
– Да, Скрипач я, Скрипач, – уточнил человек и стал сползать с крыши. Это получилось у него не сразу. Мужчина кряхтел, сопел, но желаемое было не так просто выполнить, он использовал только одну руку. В другой Скрипач держал скрипку и смычок, а подмышкой еще и старую шляпу.
Шагал подбежал к нему и, помогая спуститься, спросил:
– Извините, иногда я вижу видения, и вы, вероятно, одно из них?
– Никакое я не видение. Я Скрипач, которого ты нарисовал в тысяча девятьсот… Э-э-э… Короче, много лет назад, – ответил он, нацепил шляпу на голову и расселся на подоконнике, как у себя дома в кресле.
– Как хорошо, что вы ко мне пожаловали, – улыбаясь, произнес Шагал, обрадованный, что к нему явился не демон, а обыкновенный и даже милый человек со скрипкой.
– Послушай, Марк, мы знаем друг друга столько лет, так что, может быть, на «ты»?
– Извольте, то есть изволь. На подоконнике, вероятно, не очень удобно для такого почтенного мужа, как ты. Спускайся ко мне.
– Мне и здесь неплохо, – категорично ответил музыкант и тут же проворно спрыгнул с подоконника. Положив шляпу на стол, он придвинул к нему стул и, не выпуская скрипку из рук, вальяжно расселся. – Ты лучше сразу скажи, что у тебя случилось? Если у тебя горе, давай разделим его пополам, и тебе сразу станет легче.
– О, дорогой Скрипач, я плачу от радости.
– Во-вторых, не скупись, делись радостью.
– А во-первых? – озорно уточнил Шагал, сообразив, что странный гость использовал прием разговора, который художник почерпнул от матери еще во времена далекого детства.
– Первое ты и сам отлично знаешь. В начале любого серьезного разговора надо присесть, – ответил Скрипач и, подвинув к нему стул, глубокомысленно прибавил: – У вас принято считать, что в ногах правды нет.
Шагал сел и, утерев последнюю слезу, с дрожью в голосе сказал:
– У меня такая радость, я поверить в нее не могу. Представляешь, мой дом в Витебске не тронули, его не сломали. Он по-прежнему жив!
– Хо-хо! Для меня это не новость. С тех пор как ты покинул Витебск, я сторожу твой дом и иногда играю на его крыше.
– Что?! Неужели более удобного места для скрипичного концерта ты не смог найти? – удивился Шагал.
– Это ты меня спрашиваешь?
– Извини, возможно, мой вопрос не совсем тактичен, но посуди сам, на скрипке играть приятнее на сцене, на худой конец, в комнате, ну уж никак не на крыше.
– Погоди, Марк, но ведь именно ты нарисовал меня играющим на крыше, так что…
– Ах, ну да! Как же я мог запамятовать? – хлопнув себя по лбу и заливисто рассмеявшись, сказал Шагал.
– Твоя забывчивость понятна. Ты увлекался подобными сюжетами лет эдак пятьдесят назад, а то и более, где уж тут помнить. Кстати, я должен заметить, что и других витебских скрипачей ты нарисовал играющими на крышах. С тех пор для нас это стало традицией, и мы всегда для наших концертов выбираем только городские крыши. Конечно, иногда я концертирую и в других местах. Да, да, не удивляйся! Случается, гастролирую даже за границей, – неожиданно Скрипач остановил речь, умерил пыл и тихо произнес: – Нет, Марк, я несколько переборщил. Сознаюсь тебе, это происходит редко. Если, по правде, то сейчас у меня случилась единственная в моей жизни заграничная гастроль. Оцени, я прилетел на Лазурный Берег и первое выступление на твоей крыше.
