В полдень у призывного стола разыгрывается спектакль.
Всю неделю Бет не сводила глаз с сержанта Уилла, намереваясь утереть нос Рири. Пари было таким: выигрывает та, кого сержант первую пощупает ниже пояса.
Бет расхаживает по школьным коридорам, как вооруженный бандит с Дикого Запада, бряцая шпорами на сапогах. Сапоги у нее выше колен, лакированные – такие нельзя носить с юбочкой от чирлидерской формы. Такие вообще нельзя носить.
Что до Рири – та задрала свою юбчонку по самое не могу – пояс так высоко, что видно все, чем ее мама наградила. Эти две – просто ходячая бомба.
Но сержанта это не трогает. Девчонки расстилаются перед ним, а он и бровью не ведет. Улыбается, но это не то чтобы улыбка, а просто приподнятые уголки рта – так улыбаешься, когда знаешь, что за тобой наблюдают.
Кажется, что каждое движение их бедер его напрягает, словно на его плечи падает ноша, под которой он прогибается. И он перенаправляет тех, кто оказывает ему эти знаки внимания, к капралу или рядовому – к громилам с квадратными челюстями, что сидят рядом с ним, к тем, на кого мы и не думаем смотреть. У них россыпь прыщей на подбородке и набыченный взгляд, как у тех, кто лезет в драку после одной банки пива, толкает подружек на пьянках, ломает им ключицы, выбивает лопатки. Мы на них даже не смотрим. По крайней мере, я.
Хуже всех капрал Прайн – шкаф с квадратной, как ластик, головой. Несколько недель назад я видела, как он стоял у кабинета английского. Сквозь стекло на двери он смотрел прямо на меня, воспаленные от бритья щеки были покрыты красными пятнами. Я сделала вид, что не замечаю его, но потом он показал мне такое языком, что не заметить это было невозможно.
Вот сержант… этот пусть что угодно показывает. Но чем больше мы стараемся, тем меньше его интерес. Его мысли как будто совсем в другом месте – там, куда не пускают девчонок.
Даже Бет с ее уловками не в силах его спровоцировать.
Я не вижу, что она делает, но до меня доходят слухи. Как она повернулась, сверкнув трусиками в звездочку под взлетевшей юбкой. Но я не верю. «Ничем я не сверкала», – говорит она потом. Только поманила его пальцем, заставила приблизиться и спросила, можно ли потрогать его оружие.
Сержант даже глазом не моргнул.
Мало мне того, что я ежедневно лицезрею Рири с ее губками-вишенками, так теперь еще Бет, насупленная, лицо угрюмо, как под черной вуалью.
И ей есть из-за чего печалиться – сперва тренерша, теперь вот сержант.
Но она не гневается, не строит планов мести, а просто ходит тихо насупившись.
Она словно выжидает. И это-то меня и тревожит.
Примерно в то же время я впервые вижу мужа Колетт через полуоткрытую дверь кабинета. Он сидит над кипой бумаг, медленно развязывая галстук. Его внешность невозможно описать, настолько он неприметен.
В другой раз и во все последующие он присутствует лишь как упоминание. Мэтт дома. О, это Мэтт, наконец-то пришел. А, это доставили пиццу для Мэтта. Иногда она называет его просто «он». Он пришел, музыку включать нельзя, он дома. Да ты же знаешь его, он работает. Он всегда работает.
Он всегда висит на телефоне и всегда выглядит усталым. Пару раз видим его во дворе – он ходит по саду и говорит через гарнитуру. В другой день он сидит на табурете за кухонным столом; перед ним разложены таблицы, раскрытый ноутбук бросает на его лицо зеленоватый отблеск.
