я увожу к отверженным селеньям.
я увожу сквозь вековечный стон.
я увожу к погибшим поколеньям.
был правдою мой зодчий вдохновлён:
я высшей силой, полною всезнанья
и первою любовью сотворён.
древней меня лишь вечные созданья,
и с вечностью пребуду наравне.
входящие, оставьте упованья
Так и вышло, что персонифицированная претензия «быть Первочеловеком» – опустилась в ад, а претензия «стать нано-богом» и царём (речь о Пентавере) – из ада вышла; но – тоже вопрос: насколько «вышла» (не частью ли себя) – да и вышла ли, если собирается за карьерой в Москву?
Впрочем, все эти затопленные миры – прекрасная иллюстрация мироформирования (версификации нашего настоящего).
Итак! Неоновая надпись, чьи стеклянные буквицы были вылеплены искуснейшим каллиграфом, гласила именно это: Атлантида; но – здесь Илья на миг задержался (причём – совершенно не обратил внимания ни на бронированную дверь учреждения, ни на скопление перед ней драгоценнейших иномарочных автомобилей), ибо – его сердце пробовало почувствовать в этом аду нечто живое.
Напротив (его функциональный «соратник») Цыбин перед дверью на улице Казанской знал, что за дверью – «нечто» живое (персонифицированная претензия на право «быть живым», быть может – не обоснованная); итак – Илья попробовал услышать живые души в «Атлантиде; но – не вышло (причём – не только у него) выйти за свои пределы.
Более того, «какой-то» серийный убийца Цыбин – дрогнул сердцем перед железною дверью в полуподвал; более того, Цыбин вдруг понял – он принял на себя роль меры, предъявленной миру (носитель «раньшего» – советского образования, он умел сопоставлять якобы не сопоставимое).
Казалось – всё происходит одновременно; но!
Казалось – дальнейшее (впрочем, как и некоторое предшествующее) можно было бы пропустить, поскольку всё это уже было описано в рукописи Вечное Возвращение I.
А если что и будет переписано наново, так разве что в большем объеме внутренних про-странствий и со-деяний.
Поэтому – всё, что уже произошло, произойдёт ещё не раз (и не два – а на самом-то деле не менее о-странено и от-страненно, нежели в самый первые разы); но – ткань про-странства такова: сущее существует, не-сущее всё равно несёт на себе сущее, поэтому – из большего внутреннего объема повествование переходит не в ещё больший внешний объём; но – во всё тот же.
Что вверху, то и внизу. Далее – видимые изгибы тонкого мира станут ещё более просты и чисты; поэтому – я (автор и этой, и всех прочих здешних историй) временно прекращаю указывать на них графическим выделением.
Разве что – сохранив за собой лишь право некоей престидижитации, то есть – право на тело-и-слово движение буквиц и их шрифтов.
Что это значит? А только то, что и судьбы России (а через них – человечества: кто ещё будет спасать оное, если не русские?), и судьбы совершенно не представимых пространств и времён сейчас будут зависит лишь от того, не кто именно – а как именно умрут или не умрут несколько бессмертных и смертных сущностей.
Которые – здесь и сейчас «надумали» реализовать свои частные претензии к непостижимому (и неделимому) миропорядку.
Возникает вопрос: а существует ли такая небыль, как частная претензия? Претензия на рай, которая – заключена в очертания тела (которое тело – может восходить из ада, может опускаться в ад, то есть – там всегда быть); такое существование (и спасение из него) было совершенно невозможно.
