В русскоязычной теории права сформировалась традиция понимания реализации права через выделение четырех ее форм – соблюдения, исполнения, использования, применения. Как известно, этот подход был выработан в ходе дискуссии на страницах «Советского государства и права» в 1954–1955 гг. (еще раз оговоримся, что сейчас мы ведем речь только лишь о технико-инструментальных аспектах права). Несмотря на то, что эта схема несколько условна и имеет свои недостатки, она является устоявшейся. В современной же западной аналитической традиции то, что мы именуем реализацией права, понимается по-иному. Так, Е. В. Булыгин под соблюдением правовых норм (права) понимает исполнение юридических обязанностей, а под применением правовых норм – «вынесение решений об осуществлении актов принуждения (санкций) и исполнении таких решений»[21]. Разумеется, что эти теоретические понятия встроены в общеправовой дискурс аргентинского правоведа и в аналитическую традицию как таковую.
Различия касаются и других вопросов, например, понимания правовой нормы. Е. В. Булыгин, равно как и многие другие представители современного позитивизма, различают норму и нормативное предложение. Под правовой нормой понимается директива, прескриптивное высказывание-команда, а под «юридическим правилом» или нормативным предложением – дескриптивное высказывание, т. е. не команда в смысле нормы[22]. Схожую позицию занимает Г. Харт, выделяя «первичные правовые нормы» – собственно правовые нормы, и «вторичные правовые нормы» – так называемые непредписывающие, понятийные юридические правила (правила о правилах).
Такому деонтическому различию в русскоязычной юриспруденции в точном смысле нет соответствий, хотя и здесь можно усмотреть определенную корреляцию. М. В. Антонов отмечает, что деление на основании положения Г. Х. фон Вригта правовых положений на правовые нормы как предписания и на «нормативные предложения» коррелируют с соотношением нормы как правила поведения и его текстуального выражения, принятым с русскоязычной юриспруденции[23] (хотя, кажется, такая аналогия не всегда будет верной).
К этой же проблеме соотношения понятий относится и вопрос о структуре правовых норм и соотношения ее логических элементов со структурными частями текста, например, такого источника права, как нормативный правовой акт[24]. Либо же понимание адресности правовой нормы, когда идет дискуссия относительно ее понимания (в позитивистском прочтении нормы как приказа о применении санкции – это суд и судья, иной правоприменительный орган). Или же положение о «правиле замыкания» («все, что юридически не запрещено, дозволено»[25], на примере древнеримского принципа «Nullum crimen sine lege»[26]), как оно понимается в концепции Е. В. Булыгина. Ведь о нем можно вести речь как о принципе построения правовой системы, либо говорить о нем как о системном свойстве права. Либо же понятие «полутени» в концепции Г. Харта, которое можно соотносить с оценочными понятиями в русскоязычной правовой теории.
Еще один пример – понятие «правопорядка» в аналитической юриспруденции (как указания на совокупность норм, являющихся валидными в соответствии с критериями установления[27]), либо, по-другому – «динамической правовой системы», которое можно сопоставлять с традиционным понятием «системы права», в котором «система» также может рассматриваться как в той или иной степени целостное множество норм с присущим ему динамизмом (включая сюда и понятие юридической практики)
