В общем и частном говоря, народ в Клёве не пьёт. В смысле не употребляет во такое уж зло ни водки, ни вина, ни… Хотелось написать и пива. Но пива употребление по количеству скоро приравняется к Волге матушке реке. Прочий же алкоголь употребляется от случая к случаю – всё от случаев зависит, в том числе и от тех, когда случаев не случается вовсе. Есть, конечно, и пьющие – куда же без них – кого тогда к трезвости призывать? С кем бороться? Но их по пальцам пересчитать. Если выйти с такой благородной целью вечерком на бульвар Пира. (Между прочим, бульвар от слова буль произошло – для исторической справки). Пальцев, возможно, придётся подзанять у знакомых и родных, но явление это таким уж массовым назвать – значит преувеличить. Ну, сидят на том бульваре на скамеечках, ну – пьют. Но не все же – часть и просто так гуляет мимо пьющих… А потом местами меняются: выпившие гуляют, а гуляющие пьют. И опять же не все. Меру, господа, знать нужно в определениях количества. Чтобы не впасть в преувеличения и не опьянять разум качеством.
А потому ли пьют некоторые местами кое-где иногда, к сожалению, и всё ещё, что такие они порочные от природы своей – от генов проклятых, от родителей в наследство доставшихся? Что если жизнь вокруг сеет в души постоянные стрессы направо и налево и сверху вниз и наоборот такие, что нормальный человек стремится приглушить в себе некий смутный зуд и чесание, а самый краткий путь к успокоению – питие. Пытаться сию потребность искоренить – всё равно что тужиться вытереть человека полотенцем насухо, не вытаскивая его из воды. И никакие тут Володи, Ильичи и Карлы ни при чём.
Глава II. История без географии или кое-что о голове
Естественной принадлежностью каждого уважающего себя города являет себя его глава. Именуется он разнообразно. В зависимости от политических, экономических, общественных и прочих обстоятельств. От моды в том числе и от эволюции. Его называли, например, председателем исполнительного комитета. Исполнять он должен был указания, рекомендации и решения другого председателя другой, как в те времена принято было говорить, «ветви власти». Называли её Городским Заветом людских депутатов. Или просто и скромно – Горзавет. Происходила некоторая путаница в статусе глав города: с одной стороны, предисполкома неофициально считался главой города, но над ним возвышался председатель Горзавета, указующий ему где, как, что, почему и когда. Но был ещё один орган – Горкомправп: городской комитет правящей партии (не правящих, кстати, не имелось). Его возглавлял секретарь и никому не было секретом, что именно он-то и руководил, и управлял обеими «ветвями» – то есть, главой города фактически и был. При этом ни за что лично не отвечая – всю ответственность, прежде всего перед первым секретарём Горкомправпа, тащили на себе председатели обеих «ветвей». Очень удобное сочетание для секретаря номер один: за все успехи слава доставалась ему, а за все промахи отдувались председатели. Всё в сумме называлось Заветской властью до тех мрачных пор, пока она не окончилась в один, совсем не прекрасный, прекрасный осенний день.
Как в популярной оперетте: «Власть переменилась – скидовай сапоги!» Скинули и председателей исполкома и Горзавета. Самого Горзавета не стало тоже. Вместо него придумали сперва Земельный комитет или Земком. Включили в него избираемых депутатов. И, чтобы власть продолжала оставаться якобы людской с человеКческим лицом, и в некотором роде коллективной, удумали объединить зеков в общее собрание – Земкское собрание… Но так стало потом – после потопа реформ. А мы вернёмся к тому, что было до «потома» – потопа.
