– Да какой же ещё вечер? Теперь уж совсем темно, – протестовали мы.
– Папа большой спать уж пошёл! – сказала я, для которой всё время во дню измерялось тем, что делал дедушка.
Впрочем, дедушка не для одной меня, а для всего дома мог служить вернейшими часами, до того был аккуратен. Папа большой кофе пьёт, значит, шесть часов утра; закусить поднялся наверх, – двенадцать часов ровно; обедать пришёл – четыре; проснулся и вышел в зал походить и съесть ложечку варенья – ровнёхонько семь часов вечера, а приказал чай подавать – половина десятого. После этого часок или два дедушка проводил в гостиной, где всякий вечер были гости; играл в вист или бостон, но аккуратно в одиннадцать уходил к себе вниз, где ещё немного занимался и ложился спать.
К этому порядку так все в доме привыкли, что, когда я сказала: «Папа большой уж пошёл спать!», все поняли, что уж шестой час.
– После позовут чай пить, – говорили Надя с Лёлей, – ты не успеешь и кончить сказку, что право!..
– Ну хорошо, хорошо, баловницы! Сказывайте, какую вам сказку говорить-то?
– Всё равно! Какую хочешь, няня. Говори, какую сама знаешь.
– Про Ивана Царевича, – предложила я.
– Ну! Эту мы напамять знаем, – сказала Надя.
– Ты бы уж лучше про мальчика Ивашку и Бабу-Ягу, костяную ногу, попросила, – засмеялась надо мною Лёля. – А ты, няня, расскажи новую!
– Ох! Уж ты – новая! Всё б тебе новости! – укоризненно заметила няня. – Ну, садитесь по местам и слушайте!
Мы поставили себе стулья полукругом у лежанки и ждали, сидя смирно и молча: мы знали, что няня не любит, когда прерывают её мысли в то время, как она собирается «сказку сказывать». В длинной, невысокой детской не было света, кроме яркого огня в печи. Няня его ещё хорошенько взбила кочергой, потом села, как раз напротив яркого света, и, положив руки вдоль колен, устремила глаза на огонь и задумалась.
Мы переглянулись, словно хотели сообщить друг другу: «Вот сейчас, сейчас начнёт!..»
Вдруг няня встала и пошла к дверям на лестницу.
– Няня! Наста! – кричали мы все в недоумении и горе. – Куда ты? Что же это такое!?
Няня не отвечала, а только успокоительно кивнула головой и вышла.
Лёля тихонько вскочила и на цыпочках побежала за ней.
– Ты куда?! – прикрикнула на неё няня из нижнего коридора. – Пошла на своё место!
Сестра, смеясь, вприпрыжку вернулась к нам и сказала:
– Я знаю, зачем она пошла: наверное, принесёт какого-нибудь лакомства.
Я запрыгала от радости, потому что была ужасная лакомка; но старшие прикрикнули, чтоб я сидела смирно. Няня скоро вернулась, и мы сразу увидели, что она несёт что-то в своём чёрном коленкоровом переднике.
– Что у тебя там, няня? – спросила я, вскочив и заглядывая.
– Подожди, сударыня! Всё будешь знать – скоро состаришься. А вы все встаньте-ко да отодвиньтесь, на часок, от печки.
Мы живо отодвинулись и ждали: что будет?
Няня нагребла на самый край печи мелких, горячих углей и посыпала на них чего-то из передника…
«Тр-тр-тр! Пуф-ф!» – защёлкало и зашипело что-то в печке, и вдруг из неё к нашим ногам поскакали какие-то жёлто-белые, подрумяненные, пухлые зёрна… Я бросилась было их собирать, но няня закричала: «Не тронь! Обожжёшься!», и я опять села удивлённая.
– Это кукуруза, – шепнула за спиной моей Даша.
– Кукуруза?.. Это что такое?
– Сухие кукурузные зёрна. Они на огне раздуваются и лопаются, оттого так трещат и сами из печки выскакивают, – объяснила она мне; а Дуняша прибавила шёпотом:
