На время, на год или чуть больше, она стала всем моим миром, где много неизвестных книг, новых поэтов, случайных встреч и неожиданных впечатлений. Она была ключиком к этому всему, а без нее ничего не работало. Без нее всем этим прекрасным людям хотелось как обычно – бухнуть, трахнуть, а в крайнем случае услышать, что они гении. Однажды под утро один такой поэт позвал меня, мол, он ночью записал гениальные стихи на магнитофон. Мы включили запись. Там было: «Я – гений. Я хочу быть гением. Хочу», и все. Больше ничего. Короче, они казались ничем, а она – всем. Теперь я знаю, что эти известные люди, которых сегодня знает каждый, были очень интересными, просто я для них – нет. Мне очень нравилась моя прыщавая любовь к рыжеволосой богине, а разбираться с ее великими друзьями я был не готов. Так эти сегодняшние мэтры, а тогда вялые и подвыпившие, не сильно стремившиеся открыться мне, и не стали моими «своими».
А потом она сказала словами Помяловского: «Вот и кончилось наше мещанское счастье». Я чуть-чуть поплакал, прогуливаясь с ней по железнодорожной платформе, утопающей в кустах цветущей сирени (уж не знаю, зачем она для расставания выбрала такой роскошный интерьер), а потом улыбнулся. Она вопросительно посмотрела на меня, а я сказал, что зато я купил отличную книжку. Это были рассказы и миниатюры Тонино Гуэрры «Птицелов». Вот тогда она меня и поцеловала в последний раз, наверное, поняла, что ее ангельская миссия по пробуждению человека в гадком, обиженном жизнью утенке – закончилась.
Со времен хасидов вопросы религии меня не очень касались, и я чувствовал себя то православным мистиком с книжкой Павла Флоренского, то дзен-буддистом, и читал хокку с друзьями, попивая чай и нанизывая строфы, изредка посещая занятия в мединституте, предпочитая ему публичную библиотеку с латиноамериканскими, модными тогда, писателями, редко общаясь со своей новорожденной дочкой и изменяя своей первой жене с легкостью птицы, гадящей на свежевымытые машины… Да, после разрыва с богиней я шустро женился, ну как бы чтобы показать ей, что не очень переживаю. Странным образом я считал свою первую дочку плодом нашей любви с богиней, а не с моей женой, перед свадьбой с которой я написал то ли ей, то ли самому себе ужасные стихи о том, что не люблю ее.
Не принес для тебя я сегодня цветов,
Я любовь потерял, навсегда ли? Не знаю,
Только знаю теперь, что я путь начинаю,
От закрытых дверей, от основы основ…
Регулярный, еще подростковый, лихой и задиристый, но довольно механический секс, который почти что освобождал от гнета мастурбации, и, очевидно, обычное дело в браке по обязанности – пара абортов, какие-то книги, пьянки, спорт, все было механическим, и все обещало быть навсегда, на всю оставшуюся жизнь. И даже первую дочку, после полугодового ее безымянного существования, я подло назвал Ксения, то есть «чужая», хотя она – одна из немногих «своих» для меня сейчас. Нет, ничто меня не привязывало к реальности, я плыл где-то в облаках, периодически цепляясь членом за реальность…
Так я и нашел свою вторую любовь, в Хибинах, при поддержке горных лыж и белого вина. Это теперь я с величайшим удивлением понимаю, что чудом нашел «свою» в угаре студенческих пьянок и необязательного секса с малознакомыми девушками. Тогда я только интуитивно понял, что нашел опору в мутном болотце своей ненужной жизни. Питер скрылся в тумане, и я оказался московским доктором-травматологом в травмпункте на Варшавском шоссе, а вокруг поликлиники ходила моя молоденькая любимая жена с коляской и новорожденной дочкой, которую я назвал именем, означающем на древнееврейском – дар божий.
