Мы снова остались одни – прекрасные люди, готовые вот-вот стать «своими». Несколько соратников: наши учителя – божественные досоветские старички, современные философы, богословы и просто умные люди, поддержали нас. Мы же решили, что если и строить, то по примеру лучших университетов мира. А чтобы понять, как там все устроено, нам нужно было поучиться именно там. Первым поехал мой друг, ректор, потом еще пара преподавателей. И вот, настала очередь проректора и издательского директора, то есть моя. И, конечно, я был уверен, что именно в Оксфорде я найду «своих», только там, меж готических соборов и темных пабов, ходят великие и ужасные мыслители, к которым я себя, безусловно, причислял! Вот только нужна была рекомендация православного священника, а с нами был только наш любимый игумен, но он был чаще пьян, что не мешало ему быть одним из самых чистых душ на свете, которых я знал.
Священник с двумя отверстиями
Себя игумен называл священником с «двумя отверстиями». «Отверстие» царских врат в храме – это награда священнику, который зарекомендовал себя в своем служении. Нашего игумена наградили дважды, по ошибке. Он был фантастически одаренным человеком, полиглотом, переводчиком Евангелия, к тому же работал в свое время спичрайтером у патриарха. Там и пить начал, не вынеся всей этой кухни, далекой от Благой Вести. Однажды июньским утром мы шли на какую-то конференцию, и он предложил выпить пива где-то прямо на Бульварном кольце. Мы сели на белые пластиковые стульчики и потягивали пиво. А вокруг ходили очень приятные люди. Пара девушек подошла к нам, и они спросили священника, не грешно ли выпивать, а он был, натурально, в рясе. Слегка раскачиваясь на шатких ножках белого стульчика, он с медью в голосе ответил, подыгрывая девушкам, мол, выпивать не грех, а вот напиваться грешно! При этом ножки стула подогнулись, и он повалился на спину, выпростав из-под рясы длинные голые ноги, прикрытые белыми шортами, а пиво залило его густую бороду.
В другой раз, в Мюнхене, возвращаясь с конференции, он с детским азартом заявил, что в дьютифри он купил пастис, мол, давно хотел попробовать. В самолете он просто исчез, и когда вышли все пассажиры, и в салоне стало пусто, мы тоже вышли. У паспортного контроля мы встретили нашего игумена земли русской: стюард вез его в тележке для багажа, а отче спал сном праведника. Он никогда не заботился о своем имидже, подбирал нищих у метро и вел к себе домой: кормил их и выпивал с ними. Однажды в 90х он даже путч ГКЧП пропил и проспал, заявившись в довольно помятом виде на очередной богословский семинар, он с детским удивлением выслушал страшную историю попытки возвращения СССР, и опять-таки по-детски радовался и смеялся, был себя по ляжкам ладонями, узнав, что все обошлось. Впрочем, как мы знаем теперь, ГКЧП таки победил у нас в стране. Короче, он единственный из тех священников, которых я знал, вел Евангельскую жизнь. Он мне и дал блестящую характеристику, конечно, кроме тех знаний, которыми он щедро делился. И я поехал.
Еще до того, как я сел в самолет с открытой датой обратного билета, мне стало совершенно ясно, что задуманное мною – бред. Английский я учил года полтора, но думать, что я могу общаться с профессором на отвлеченные темы, переводить с греческого на английский и слушать в сводчатых средневековых залах лекции вместе с аристократическими отпрысками, упертыми индусами и развязными американцами?! Как быстро меня выгонят? Будут открыто смеяться или просто наблюдать, как я тону? Я смотрел в окно самолета, но видел только жалкую неизвестность впереди, как и земля, закрытая облаками, жизнь совершенно не просматривалась впереди. Что там будет делать маленький одинокий ребенок, влюбчивый школьник, озабоченный сексом студент, друг психов и молодой отец?
