Как я выступала в опере - страница 18



– Играйте, прошу вас!

Биба сел, и в совершеннейшем чайковском стиле, с длинным фортепианным проигрышем, в сложной многобемольной тональности, с перехлестами рук, с обилием модуляций и парой десятков тактов в заключении артистично сыграл собственный романс Чайковского. Даже сам, пока пел, растрогался, так что очки запотели, и на высокой ноте от волнения дал петуха.

Отличница-зубрилка открыла рот, Петя, знавший все, возликовал от восторга, а педагогиня была озадачена.

Поставила четверку: все-таки задание было – петь по нотам.

Текст романса я помню отлично. (Письмо Татьяны предо мною.)

Вот он:

I
Хотел тебе сказать
Слова любви,
Но где теперь они?
Прошли веселья дни —
Мне лучше помолчать…
II
Хотел тебе сказать,
Мол, как прекрасна ты,
Но, как осенние цветы,
Увяли прежние мечты —
Мне лучше помолчать!

Как мы ели устрицы

Как-то раз, давно, лет двадцать пять назад, были мы с компанией в Париже.

Спрашиваю друзей:

– Кто-нибудь вкушал устриц?

– Нет, – говорят, – ни разу не вкушали.

Решили мы отправиться в город и вкусить. Или выкусить, как оказалось потом.

Потому что не придумали ничего умнее, как пойти за ними в богемный Латинский квартал на улицу Сент-Андре дез-Ар. Там на каждом шагу было несметное число кабачков, но все такого разряда – как раз для студенческой голытьбы вроде нас.

Заняли очередь на улице, потому что набито везде было – полна жопа огурцов.

Выходит сам хозяин, весь в мыле, и кричит:

– Вам чего? Вас сколько? Ждать будете?

А я до этого в словаре посмотрела, как будет «устрицы» по-французски и кричу сквозь пение уличных музыкантов, стук барабанов и клики толпы:

– Уитр! Уитр! (huître).

Но из-за шума мое прекрасное грассированное «Р» на конце до хозяина не долетело, и он решил, что я кричу «Уит» (huit), то есть, что, мол, восемь нас (хотя было пятеро).

Вот он разгреб толпу там, у себя внутри кабачка, выпроводил каких-то уже совсем никаких, чтоб нас восьмерых посадить, выглядывает и кричит:

– Уит! Уит! – и рукой манит.

Мы заходим: два диванчика. Накурено, дым коромыслом.

Хозяин говорит:

– Так чего заказывать будете?

А я:

– Уитр! Уитр!

А он:

– Да я понял, что вас восемь, а чего, типо, жрать-то будете?

А я:

– Уитр! Уитр!

Тут он понял и закричал:

– Оляля! Хахаха!

Потом он нам объяснил, куда, в какие толстопузые и элегантные кварталы надо идти, чтоб вкусить «уитр».

Но мы уже так устали ждать, что согласились на гамбургеры и пиво.

Глеб Геннадьич выходит в астрал

Хороших родителей важно слушаться в детстве. А в юности – не слушаться.

Родители устроили нам с первым мужем поездку в Париж в лето после свадьбы. Все оформили, купили билеты, отстояли очередь за валютой где-то на улице Правды (по шестьдесят семь рублей доллар) и сговорились, где будем жить. У нас в Париже жила старенькая вдова моего троюродного белоэмигрантского дедушки, польская еврейка из Лодзи, уехавшая еще задолго до войны от польского антисемитизма. Сам дедушка работал всю жизнь маляром на каком-то предприятии у богатого еврея. Тот уехал в Америку от немцев и на время войны поручил свой чудесный дом дедушке, а потом – так и просто подарил, за то, что дедушка сберег его какие-то дела.

Вот туда-то мы и должны были попасть через сколько-то там часов в поезде. Но не тут-то было!

Как только растроганные лица всех родителей (а они очень подружились) уплыли с синими платочками налево, появился какой-то обязательный демон-искуситель и рассказал нам, что мы можем выходить, где нам заблагорассудится, компостируя билет, а потом, по этому же билету, продолжать поездку.