Я замолкаю. Мое «не так ли», – обязательная фраза. Девочка должна ответить. Я жду…
– Так, – соглашается Елена.
Я киваю.
– Вдобавок, ты прекрасный хирург. Такая молодая, и проводишь довольно сложные операции… не так ли?
– Так, – соглашается она уже без паузы.
– Твоей подготовке могли бы позавидовать опытные профессионалы… верно?
– Ну… да.
– До чего же мир несправедливо устроен! В тебе, Елена, есть что-то бОльшее, чем просто способности, это факт. Таких, как ты, на земле мало. Честно говоря, я еще не встречал таких, как ты. Я снимаю перед тобой шляпу… (Позитив органично накладывается на деструктив, придавая сорняку жизнестойкость.) Но твоя предприимчивость, твоя жажда настоящего дела целиком уходит на мытье полов. (Я показываю на швабру.) Твои руки связаны, твой мозг отравлен страхом. Обидно до слез, ей-богу.
Я наконец ловлю взгляд Елены. Глаза ее повлажнели: похоже, ей тоже обидно до слез. В ее глазах отражается ослепительно белый кафель. Она хмуро интересуется:
– И что дальше?
– Ты изучала паразитов. Тех, которые питаются чужими соками, живут за чужой счет. Ты понимаешь, о ком я говорю. Это существо паразитирует на нас, на клиентах, на тебе. Особенно на тебе. Ведь ты – другая, ты – делаешь. Создаешь. Питаешь своего паразита. А паразитов уничтожают, их уничтожают всеми средствами. Они, как опухоль, которую вырезают. Подумай об этом.
– Да как же… да что вы мне такое предлагаете?! – шипит Елена.
– Я? Предлагаю? – изумляюсь я. – Боже упаси. Тебе не нужны советы дилетантов, ты сама найдешь выход, в этом нет сомнений. А я… Убей меня, если я знаю, как тебе поступить.
Она тупо смотрит на пакет с мусором. Ее глаза белы, как смерть.
– Убей меня, если я тебе хоть в чем-то соврал, – добавляю я спокойно. – Убей меня, Елена Прекрасная.
Двумя рывками, опираясь рукой о пол, я покидаю площадку. Сеанс окончен.
Елена быстро сворачивается, включает кварцевые лампы, запирает операционную и догоняет меня.
– Лично я никого не убиваю, – с обидой сообщает она.
Не убивает, так не убивает. Пусть последнее слово останется за ней…
Душераздирающий вопль потрясает Второй Этаж. Девчонка бросается в палату; я – следом.
Поднеся изувеченные руки к самому лицу, Алик Егоров рассматривает их – глазами, полными ужаса… и вдруг кричит снова – без слов, без смысла, во всю мощь фанатской глотки. Этот выброс эмоций перекрыл бы рев заполненного стадиона.
Человек со свежевырезанной почкой не может вопить. Он – смог.
Кожаные ремешки, державшие руку, освободились, – застежка подкачала. Наверное, пациента привязали впопыхах, абы как. Плохо работаете, девочки! Капельница сдвинута и вот-вот упадет. Игла-«бабочка», выдранная из вены, качается на силиконовой трубочке. Кровь из иглы капает на пол…
В стремительном броске Елена ловит падающий штатив и тоже кричит:
– Заткнись, ты, дерево!
На десерт подали горячий шоколад с круассанами. Елена нехорошо глянула вослед удалившемуся повару, с подозрением понюхала чашку и сказала:
– Я тут прочитала, что «любовь – это более-менее непосредственный след, оставленный в сердце элемента психической конвергенцией к себе универсума». Конец цитаты. Наконец-то все стало ясно, и мне сразу полегчало. Спешу поделиться с вами, а то так необразованными и помрете.
Борис Борисович тонко улыбнулся.
– А вот Наталья Бехтерева утверждает, что любовь – это особая форма невроза, с особой симптоматикой, – сказал он. – Тоже вполне работоспособная формулировка.
