Кактус Леонова. Записки япониста о важном и разном - страница 19

Однажды мы ездили с концертами по западу Японии. Гастрольный тур русских пианиста и скрипачки. Как водится, после концерта в гримерку приходили восторженные зрители засвидетельствовать свое почтение музыкантам. Пришла и одна японская оперная дива. Она училась в Германии и неплохо знала немецкий. Она что-то говорила на нем пианисту, а он с улыбкой кивал. Когда она ушла, я спросила его, о чем они говорили. «Понятия не имею, я немецкого не знаю», – ответил пианист. А оперная дива ушла очень довольная: она поговорила с иностранцем на его иностранном языке. Ох, уж это островное японское самосознание!

Музыканты – оригинальные люди. Когда мы ездили с гастролями, то вызывали недоумение в каждом ресторане. Скрипачка восполняла недостаток витамина С свежевыжатым лимонным соком. Обязанности были распределены: я заказывала лимон, а пианист своими сильными пальцами выжимал его в стакан. С заказом лимона почти всегда возникали сложности. Японцы привыкли подавать лимоны нарезанными дольками, мы же просили целый лимон, разрезанный пополам, что вгоняло бедных официантов в ступор. Зачем этим странным гайдзинам (сиречь иностранцам) две половинки лимона? – недоумевали они, но лимон все-таки приносили. Недостаток витамина С восполнялся.

Однажды мы ужинали в японской идзакая (заведении, где охотно подают спиртное и разнообразные закуски к нему, но не заботятся о меню десертов). Скрипачка (двадцать девять лет, вторая премия на конкурсе Чайковского, когда никому не присудили первую, скрипка Страдивари, характер капризный) сказала, что хочет чего-нибудь вкусненького на десерт. Мы с официантом застыли: он в недоумении, я в страхе, что у дивы сейчас испортится настроение, и все, пиши пропало. Вдруг она увидела икру морского ежа: мягкую субстанцию цвета детской неожиданности со специфическим запахом. Не всякий японец ее любит, а уж иностранцы-то и подавно. Но скрипачке морской еж пришелся по вкусу, и мы стали заказывать его везде, где только ни были. Хорошее настроение и успех гастролей были обеспечены.

Перед ответственным концертом в Токио скрипачка заболела. Насморк, кашель, в горле першит. Мы поехали в больницу Сэйрока, что в переводе означает святого Луки. Скрипачка изложила свои жалобы, а потом добавила: «Доктор, дайте мне что-нибудь такое, чтобы я стала энергичная, бодрая и здоровая на время концерта, а потом уже неважно». – «Такие препараты я вам выписать не могу», – грустно ответил доктор. В результате лечили ее настойкой под названием «Тафмэн» (букв. крутой чувак) с картинкой корня чего-то там, весьма смахивающего на член, на бутылочке.

Многие годы спустя скрипачка зачем-то увлеклась каким-то дико странным культом некого Кузи. Стала его адепткой и главной властной женой. Била нерадивых прихожанок. Она, капризная красотка, русская Анна Софи Муттер, которая когда-то просила снимать только ее левый профиль, стала ходить в трениках и не следила за своим внешним видом, а потом и вовсе попала в тюрьму.

Вспоминаю, что в ее детстве мама и папа переехали в Подмосковье из Одессы, чтобы дочь могла учиться в ЦМШ. Ее мама мыла полы, а она ездила каждый день на электричке и в памяти прокручивала заданные произведения. Пути Господни неисповедимы. История получилась грустной.

В Ханты-Мансийске я была два раза. Первый с японскими учеными, у которых было даже свое научное общество, занимавшееся изучением советской и российской педагогики. Один из сэнсэев специализировался на Макаренко. Другой – на Выготском. По вечерам, после основной работы, в ресторане разворачивались «симпозиумы» в прямом смысле этого слова. Сэнсэи вели жаркие споры, градус которых зашкаливал настолько, что все боялись: еще немного, и почтенные профессора начнут отвешивать друг другу тумаки.