Калейдоскоп юности - страница 2

Собрав свои вещи в сумку, я направился в учительскую. Там меня уже ожидал Сейджи-сенсей и моя главная противница. Также присутствовал глава Дисциплинарного комитета и несколько его членов. Вид у всех был крайне серьёзный. А вот у меня наоборот настроение улучшилось. Терять мне было совсем нечего, кроме головы, а значит, и хуже уже быть не могло. Только лучше.

– Что ж, вот все и в сборе, – начал учитель, окинув нас серьёзным взглядом. – Очень неприятно, что у нас возникают такие проблемы и, соответственно, этот разговор, но все мы люди и все совершаем ошибки. Конечно, опоздания – это нарушение устава школы, но они ни в коей мере не дают право членам Комитета унижать или предвзято относится к остальным студентам. И тем более пытаться притеснять их из-за их национальности. Вы все – студенты этой школы. И все изначально равны друг перед другом. Дисциплинарный комитет призван сохранять порядок, а не разжигать розни, тем более такие грязные и отвратительные. Вы понимаете это, Харугивара-сан?

– Да, – тихо пробубнила девушка. Её пыл и гнев куда-то делся, и теперь эта гроза опоздавших выглядела не страшнее, чем овечка.

– Как студенты могут уважать Вас, если Вы сами ведёте себя неуважительно по отношению к ним? Это непозволительное поведение для члена Комитета. Поэтому Вы будете исключены из его рядов без возможности вернуться. Это решение совета учителей. Также, в назидание, Вы будете отбывать наказание за грубые нарушения в работе Комитета. Вам ясно?

– Да…

– Это хорошо, – учитель смотрел на нас пристально и крайне серьёзно. Мне было приятно слушать его речь, но я понимал, что это лишь половина разговора, и сейчас дело дойдёт до меня. – Между тем, нарушение правил школы и опоздания – это проступок, который влечёт за собой наказания. Так что Ваша, Клечек-сан, отработка остаётся в силе. Это понятно?

– Да, – спокойно отозвался я. Ничего удивительного, кроме того, как мягко со мной обошлись, я не видел.

– И я надеюсь, – перешёл к финалу сенсей. – Что Дисциплинарный комитет подойдёт к вопросу поддержания порядка более тщательно. В том числе и среди собственных людей. В противном случае доверие к нему будет утрачено, что вызовет соответствующую реакцию. Вам это ясно?

– Да, сенсей, – сдержанно ответил глава. Я успел оценить его за время выслушивания этой речи. Это был третьекурсник, которого я бы назвал сильным. По нему было видно, что он вполне может держать себя в руках даже в такой момент, когда его подчинённые так накосячили. И надо полагать, что он не испытывает ни малейшей жалости по отношению к девушке, которую выставили вон. Хотя его принципы вызывали у меня сомнения, поскольку он допустил её работу под своим началом. Но то, что такую неприкрытую угрозу своей репутации он встретил ледяным спокойствием, пусть хотя бы и внешнем, наводило на мысль, что нервы у него крепкие.

Закончив с этой процедурой, сенсей отпустил нас по своим делам. Я был доволен. При том, что я ничего не потерял, я получил небольшую сатисфакцию и гарантию, что эта стерва больше никогда не дорвётся до карательного аппарата власти, а это, видит Бог, огромная победа. Задерживать меня более никто не стал, и я направился в комнату литературного клуба, скромное убранство которой радовало глаз и развеивало тоску. Ещё более приятным было то, что сюда я мог не стучаться.

В залитой светом комнате царила мягкая тишина и спокойствие. Это разительно отличалось от тишины на уроках или во время моих проходов в класс. Тут была уютная тишина. Она мягким покрывалом оборачивала тебя, укутывала и согревала. В воздухе витает тонкий запах бумаги и чая, а редкое шуршание переворачиваемых листов или скрип ручки по бумаге был лишь приятным дополнением к атмосфере книг. Сейчас я вижу, что тут лишь наш президент. Эрика Гутесхертц, третьекурсница, для которой этот год последний в школе. До неё в клубе президентом был Кизоку Мицугу, который выпустился в прошлом году. Я не очень хорошо знал его, поэтому из воспоминаний о нём у меня осталось лишь то, что он любила западную литературу. Эрика же наоборот, больше любит японских авторов. Ну, а я больше пишу, чем читаю.