Кириэ Авгей понимал, что его ждет долгий путь, он сильно торопился, боясь за будущее семьи. Всегда держал в уме фото супруги, душа которой несколькими годами ранее вступила в ряды их ангелов-хранителей, и теперь свадьбы подрастающих дочерей стали еще большей ценностью, чем любое его личное желание. Авгей чувствовал на себе большую ответственность. На карту было положено все: голые руки, тяжелое сердце и стесненная душа. Старик отдал дочерям все, что у него было: маленький, но уютный дом, автомобиль марки «Рено», который он успел-таки купить до повышения цен, участок с небольшим садом, посреди которого росло кривое сливовое дерево, полный белокрылых голубей чердак и поток испепеляющих сердце воспоминаний о былом счастье.
Мелита стала непохожа на себя. Кроткая, спокойная и мирная, она теперь стала совсем несчастна. Приам еще не был для нее тем, на кого она могла положиться, и с похоронами ей помог отец Филасеос. Теперь он стал для сестер еще более близким человеком. Хоть сам Авгей и не стремился к духовной жизни, но дочерям никогда не смел запрещать ходить в храм.
Долго тянулись дни и ночи. Июнь подходил к концу. Приам научил Мелиту вновь улыбаться, но улыбка была недолгой и не излучала радости. Она всюду звала с собой сестру, боясь оставить ее одну.
Тогда Василисе было двадцать лет. Она устроилась официанткой в бильярдной, и как-то раз Мелита попросила Приама поговорить с руководителем заведения, чтобы ни один клиент не позволял себе лишнего. Место оказалось приличным, там чаще играли мастера, которые не дружили с выпивкой и усиленно готовились к соревнованиям. А еще там работал молодой парень, менеджер, отлично знающий свое дело. Его звали Евгений, он был хорошо сложен, трезво мыслил и вызывал уважение. По крайней мере, от него не пахло притворством. Несколько раз Василиса появлялась с ним в компании Приама и Мелиты, а потом они предпочитали гулять вдвоем. Так у Приама вновь нашлось время, чтобы узнать Мелиту ближе.
Встречи в беседке забылись, теперь они сидели в скверах, парках или на пыльных каменистых берегах Саронического залива. Не было никаких слов о любви. Чаще всего за них разговаривали ветер и чайки.
Мелли, как теперь ее называл Приам, была очень открытой и энергичной даже после смерти отца. Нередко она печалилась, но своевременно умела преображать свои чувства в светлую грусть. Вздыхая, она показывала альбом фотографий, рассказывала короткие, но интересные истории о том, каким особенным было ее счастье и как необычайна была к ней любовь родителей. Еще маленькой, на фотографиях, она так смело улыбалась, что эта смелость, шагнув на годы вперед, говорила Приаму: «Ну что ты скис? Боишься какого-то кризиса? Не будь ты таким трусом!..»
Когда Приам листал ее фотографии, на него находил жар. В нем перемешались все чувства: от головокружительной симпатии до страха перед собственными чувствами. Все пути его размышлений сводились к неустойчивому положению страны, новым для нее вызовам… они касались далеких геополитических проблем, которые повергали его в сомнения. Приам ненавидел себя за эрудированность, ведь не читай он всех этих идиотских умных книг, ему бы не пришлось, обнимая Мелиту, думать о государственном долге и всех неприятностях, которые сулили провал даже его самым скромным ожиданиям. Он глядел на фото счастливой смуглой девочки с огромным портфелем за спиной, а сам мысленно ругался: «Наступил июль, кто бы вас побрал, горе-кредиторы, и уже первого числа, кто бы вас побрал, горе-кредиторы, страну настиг дефолт, чтоб вас настигла пощада Божья, горе-кредиторы!»
