– Ты помнишь меня? – спросила Арафель, огорченная увиденными ею переменами.
– Нет, – сказала Бранвин, наморщив нос и закинув голову, чтобы с ног до головы осмотреть свою гостью. – Ты бедна.
– Да, некоторым я кажусь такою.
– Ты просила милостыню у меня на дороге? Тебе не следовало приходить сюда.
– Нет, – терпеливо ответила Арафель. – Возможно, когда-то я казалась тебе другой.
– У наших ворот?
– Никогда. Я подарила тебе цветок.
Синие глаза моргнули, но память не возвращалась к ней.
– Я нашла тебя в лесу. Я показывала тебе волшебство, и мы плели с тобой венки из маргариток.
– Неправда, – выдохнула Бранвин, сложив чашечкой ладони с крошками. – Я перестала верить в тебя.
– Так легко? – спросила Арафель.
– Мой пони умер.
То была ненависть. Она ранила. И Арафель застыла в изумлении.
– Мой отец и Скага привезли меня домой. И больше я никогда туда не ходила.
– А могла бы… если б захотела.
– Теперь я – женщина.
– Ты все еще помнишь, как меня зовут.
– Чертополох, – и Бранвин отодвинулась подальше от нее. – Но подружки детства уходят, когда девочки вырастают.
– Ну что ж, пусть будет так, – сказала Арафель.
И она начала исчезать. Но в последнем порыве отчаянной надежды она помедлила и произнесла заклинание, как когда-то делала раньше, посеребрив крылья прыгавшим вокруг нее птицам. Но Бранвин поспешно швырнула крошки, и птицы вспорхнули, борясь за них, и их сияние померкло в трепетанье крыльев. Она им бросила еще. Такие были чары у Бранвин – она приручала диких тварей, потворствуя их желаниям. Она враждебно взглянула потемневшими глазами, осознавая всю их власть, и в них отразилось презрение ко всему первозданному и дикому.
– Прощай, – сказала Арафель и уступила силе, удерживавшей ее так далеко от Элда.
Она растаяла, не захотев здесь более оставаться.
– Разве я не предупреждала тебя? – холодно спросила ее Смерть в следующий раз, когда пути их пересеклись. И тогда в гневе Арафель прогнала ее от себя, но не из леса, ибо она не благоволила к людям. Надежды, которые она возлагала на человечество, оказались тщетными и обернулись против нее же, ибо выросшее дитя, как и побеги в Новом лесу Смерти, укоренялось в этом мире, а не в ее.
Она соскользнула в безопасный и добрый свет своей луны, в тот Элд, который видела она, – никогда с начала мира не увядающий лес. Здесь листья серебрились в зеленоватом, юном сиянии луны, здесь воды пели, и птицы были свободными, и олени блуждали с такими глазами, в которых отражались все звезды ночи.
И в этом было ее утешение – в мечтах, в прогулках по любимому лесу и в сохранении того, что вечно оставалось неизменным, без всяких мыслей о человеке. А иногда летними ночами она выходила и видела, как смертный Элд все больше дичает и пустеет. Она не знала и не хотела знать о делах Смерти, но судя по всему они шли хорошо, и та успешно охотилась на души.
Над каменными развалинами трепетали стяги, и дозорные костры полыхали во тьме, как звезды, по всей долине. Это была война. Она бушевала от Керберна до Бурых холмов и Эшфорда, и обратно к югу, ибо восстал король Лаоклан, сын Руадри, чтобы предъявить права на замок своих предков, в каких бы руинах он ни лежал.
И Эвальд конечно же явился. Он прибыл в первых рядах, выехал из Кердейла, чтобы предвосхитить наступление злейших врагов короля еще перед тем, как тот объявил о себе. Он пришел с сыном Скаги Барком и вооруженными воинами, и со многими крепкими сыновьями фермеров из долины – со всей силой, которую мог собрать. И с южных гор спустился Дру, сын Дру, с самым большим войском со времен Эшфорда. Поднялись и Лел, и Бан, как и ожидалось. Позже всего прибыли люди из Кер Донна, с горных вершин: их привел Киран. Против них собрались воины Дава и Ан Бега, и дикие люди Боглаха Тивака, и разбойничьи предводители Брадхита и Лиослина.
