Прохор переглянулся с Иваном и опять кивнул:
– Ясно. А ты, сынка, полностью уверен, что этот капризный, эгоистичный мальчишка действительно пошел в… куда подальше, а не затаился на время, чтобы потом вернуться в самый неподходящий момент и продемонстрировать всю ту говнистость, на который способен? А то, знаешь ли, – воспитатель опять переглянулся с колдуном, – мы с Ваней всякое видали, и у закаленных бойцов крыша ехала…
– Полностью уверен, – кивнул я. – Оторванных голов больше не предвидится. И спасибо вам двоим за отсутствие нарочитой ко мне жалости и лишнего сочувствия.
– Не перегибай палку, Лешка, – поморщился Прохор. – Мужественное перенесение тягот и свалившихся невзгод заключается несколько в другом, порой и слезу пустить не стыдно, а уж на Луну повыть, хоть и не в голос, вообще иногда полезно. Не забывай, Виктория и нам была далеко не чужая, и не только нам, так что выражение сочувствия придется потерпеть. И еще, сынка, набери-ка ты сейчас его святейшество Святослава, надо нашего патриарха успокоить.
– Не понял?! – вскинулся я.
И тут же до меня дошло… А Прохор добавил:
– Его святейшество хотел сразу же приехать перед тобой виниться, но государь его отговорил, рассказав про оторванную голову Бирюкова. – А когда я уже достал телефон из кармана, воспитатель продолжил: – Да, чуть не забыл. Судя по прослушке, его святейшество поделился своими… опасениями с батюшкой Владимиром, и церковные колдуны после этого разговора, судя по всему, совсем не торопятся выполнять твой приказ о перебазировании всей кодлой в имение Гагариных.
– Вот как? – у меня задергался глаз от такого наглого неповиновения церковных колдунов, видимо, нервное напряжение давало о себе знать. – Сейчас все решим…
Святославу, понятно, звонить передумал – мужчина он гордый, еще воспримет звонок с моей стороны как «милостивое прощение», а набрал отца Владимира, номер которого вчера записал. Ответил тот практически сразу:
– Добрый день, ваше императорское высочество! Слушаю внимательно.
– Добрый день, батюшка. Мне доложили, что вы в курсе последних печальных событий, – я говорил сухим, деловым тоном.
– Да, ваше императорское высочество. Позвольте принести наши искренние соболезнования!
– Соболезнования приняты. Теперь по делу. Когда вы планируете заселиться в мое имение? У вас осталось всего два дня.
– Ваше императорское высочество… – в голосе Владимира чувствовалась неуверенность.
– Два дня, батюшка. С наступающим Новым годом вас и ваших близких. – И сбросил вызов.
Повернувшись к Прохору, вздохнул:
– Думаю, его святейшество намек поймет и вскоре позвонит сам.
– К гадалке не ходи… – кивнул тот. – А теперь шагай в гостиную, твои сестры наверняка уже приехали, а мы с Ваней будем твоему отцу с докладом звонить.
– И каков вердикт уважаемых экспертов? – не удержался от вопроса я.
– С большой долей уверенности можно утверждать, что подросток находится в адеквате, – пожал плечами воспитатель. – Хотя его душевное состояние оставляет желать лучшего, собственно, как и нервы.
– Много вы таких… подростков на войне повидали?
– Много, сынка, – грустно улыбнулся Прохор, а Ваня кивнул. – Сами через это не раз проходили и долго потом залечивали душевные раны. Правда, не все из присутствующих, – воспитатель всем телом повернулся к колдуну, – сумели справиться со своими эмоциями…
Иван только отмахнулся от Прохора:
– Ты, Петрович, нас с царевичем с собой на одну доску-то не ставь! У нас с его императорским высочеством душевная организация гораздо тоньше, чем у тебя, чурбана безжалостного! Про твое скудное воображение вообще говорить не хочу! И душевные раны у нас с царевичем зарубцовываются по определению гораздо хуже, а в иных случаях кровоточат до конца жизни. – Я заметил в его глазах слезы. – Все, царевич, иди, не слушай стариков, живи своей головой и опытом, какой бы он у тебя ни был. А за похороны не переживай, мы с Петровичем и твоим отцом уже все распоряжения отдали, цветы и венки уже заказаны, завтра утром доставят в особняк.
