– Власть, Виток, власть. Редко кто от власти голову не теряет. Особенно если сам к ней стремился.
– Да какая у него особенная власть – человек триста подчинённых. Не вассалы же, не крепостные…
– Значит, для него достаточно, чтобы хвост распушить.
– Да и ладно. Но я вот чего не пойму – не только он, многие как-то быстро переменились. Вот жили мы вместе с ними рядом, делали одно дело, почти дружили, можно сказать. А теперь получается, что мы вроде как с одной стороны баррикад, а они с другой… Когда всё начиналось, оно ведь задумывалось для того, чтобы всем лучше стало жить, а не только некоторым, кто пошустрей оказался и урвал кусок. Зачем столько шумели на съездах, зачем эти трое ребят погибли тогда в августе, если всё так повернулось, что всякая там инфляция, безработица, наркотики, девки продажные, этот – как его? – рэкет… Они всегда были где-то там, далеко, а теперь вот и у нас. Откуда это всё повылазило? Где эти отважные, решительные люди, которые Белый дом защищали? Куда они подевались? Тоже отхватили себе куски и теперь довольны?
– Чудак ты… на одну букву, – усмехнулся Пётр. – Всё с самого начала так и было задумано. Одним – шоколадки, а другим – сухарики. А остальное – это как приложения бесплатные.
– Да ну – «задумано». Это мы сами как-то прошляпили. Начиналось-то ведь правильно, много чего менять надо было. А потом застряли, забуксовали. Только орали: «Свобода, свобода!» А свобода должна какие-то границы иметь. Иначе анархия получается. Каждый что хочет, то и творит. Вот недавно я прочитал, один такой заявил: «Что вы жалуетесь на жизнь, кричите, что кто-то хапнул, а другим не досталось? Ну вот я хапнул, и рад этому. А вы почему не хапнули?» Он представить себе не может, что большинству людей просто в голову не приходит что-то хапнуть.
– Виточек, ты мал и глуп… – Зарицкий потрепал его по рыжеватым вихрам. – Про мировое правительство слышал? Это они для всех законы устанавливают. Теперь вот и до нас добрались. Насажали своих людей везде. А мы тут ползаем, как букашки, и ни на что влиять не можем.
– Ты веришь в эту чепуху? – изумился Виток. – И кто же туда входит?
– В том-то и дело, что никто не знает. У них конспирация строжайшая. А только без них ничего в мире не решается.
– Да брось ты! Кто-то байки сочиняет, а ты всерьёз…
– Ладно, не о том сейчас надо говорить, – оборвал его Пётр. – Ты вот как дальше жить-то собираешься? Вас четверо скоро будет. Так и останешься в этой… хижине дяди Тома?
– Тесно, конечно, – согласился Виток. – Да ещё это… Лежим с Дашей и ждём, когда холодильник заработает. И всё потихонечку, потихонечку. А то вдруг Маришка не спит?
– Ну вот я и говорю, – продолжил Зарицкий. – Надо тебе заяву в разведком подать, пока он ещё существует. На расширение. Ты человек заслуженный, первооткрыватель. Видал, четыре новых дома строится?
Виток качнул головой. Он и сам понимал, что в его комнатушке дальнейшая семейная жизнь превратится в убогое существование. Одиннадцать квадратов, кухня общая, удобства на улице, соседи – бессемейные пролетарии, не наделённые нежными характерами. Одному-то ему среди них проще было, к тому же его жизнь проходила больше в горах да в тайге, где он чувствовал себя легко и независимо, растворяясь в природе и вместе с ней следуя её законам. Теперь же, хоть и тянуло иногда к прежней вольнице, но больше хотелось быть рядом с Дашей, быть отцом для Маришки, вообще чувствовать себя главой семейства. Мягкая Дашина настойчивость понемногу отучала Витка от холостяцких привычек, и он бросил курить, перестал разбрасывать везде носки и рубахи и впервые за много лет не стал проситься на зиму на какой-нибудь дальний участок, а сидел в конторе и рисовал карты, схемы и разрезы, вспоминая давно забытые навыки. После работы он с радостью спешил домой, купив по пути шоколадку или вафли для Маришки.
