К концу вечера я чувствовал себя униженным, изнасилованным и распятым этими милыми, простыми людьми и чувствовал себя скверно, ощущая такой поток гнили, рвущийся рвотой из моей больной души в сторону людей, любящих меня непонятно за что. Порой я мечтал, чтобы они изгнали меня из семьи, вычеркнув из своего генеалогического древа, лишив меня фамилии и данного мне от рождения имени. А ведь я почти добился покоя в этот день, и даже заранее мне сказали, что не тронут меня, оставив в покое. И всё же в последний момент мой единственный, принадлежащий мне по праву из всех 365 в году день у меня забрали, вырвав меня из моего тихого покоя, изъяв из рук книгу авторства Альбера Камю. Лишь факт того, что практически никто не писал и не звонил мне в этот день, хоть немного меня успокаивал и томил надеждой, что в следующем году никто не напишет мне, не позвонит, не поздравит, не позовёт на тяжёлый, полный тревог и печалей семейный ужин, зная, что я человек холодный и нелюдимый, недостойный никакой любви и заботы.
Закончил день лёжа в горячей ванне, думая о смерти, рассасывая под языком свой любимый десерт – транквилизатор, спасавший меня от всех проблем, за что я платил лишь небольшой головной болью и сонливостью.
Проснулся я, лёжа рядом с любимой женщиной, за два часа до будильника и тупо уставился в потолок. Ночь была не страстная, хотя я на это надеялся, но всё же довольно милая: мы смотрели глупую комедию, которая мне нравилась, как бы я того ни хотел, смеялись и немного танцевали. Она ела пиццу кусок за куском (её аппетит стал неистов в последнее время), а я знал, что это обрекает меня на прохладную ночь (в связи со вздутием о сексе можно было и не думать), – есть не хотелось, хотя я чувствовал, что мой желудок пуст. Я курил электронную сигарету, дым от которой при малейшем попадании света в квартиру открывался непроглядной пеленой в непроветриваемой студии, а моё сознание постепенно притуплялось никотином.
С утра я был зол и походил на изголодавшую и нелюдимую псину: в голове был бред, а оскал непроизвольно оголял злые клыки – мне не спалось ночью, хотя до этого я не спал 23 часа: думал обо всём, пытался внушить себе любовь и понимание, эмпатию, притуплял голод либидо размышлениями о высоком, думал о книгах и многом другом – короче, ни о чём вовсе. Очнувшись, я всегда сталкивался с самим собой, лишённым всякого прикрытия в виде львиной доли аптеки, поглощённой мной – я не нравился сам себе по утрам, но это всё же был я, размышляющий лишь о том, как бы поскорее добраться до своего десерта, не желая выползать из тёплой постели.
Я хотел поцеловать Элли в щеку, но она не поддавалась, ворочаясь, толкая меня, прося подвинуться, и в общем была со мной груба, в конце концов отвернув моё лицо ладонью. Я повернулся к ней спиной и злобно пыхтел, лёжа на боку, обнажая не чищенные с вечера зубы, думая о своём, а потом иронично улыбнулся: людской холод делал меня счастливее, и я чувствовал себя как рыба в воде, хотя по натуре своей человеком был нежным и тактильным, но в последнее время лишь получал болезненное удовольствие морального от отсутствия так желанного мною тепла. Минут на двадцать я забыл про неё, думая, что лежу один, но потом, услышав её неспокойный сон, обратил на неё внимание. В этой жизни только ей я позволял трогать себя, всех остальных же я старался как можно сильнее «укусить» за протянутую ко мне руку. Я успокоился, зная, что это эффект антидепрессантов, которые она пила, смешанных с выкуренной сативой: ей не хватало дисциплины, и лечение вряд ли ей помогало, делая её лишь более вредной, но всё же я её любил.
