– Я не про то, – вновь острожела голосом Витонега, высвобождаясь из его рук. – У отца нет тех десяти лет…
Вестимо, нет.
– Вестимо, нет, – князь едва заметно усмехнулся самыми уголками губ. – Поможем ему раньше. Теперь, когда они в моих руках, можно и их в поход против киян созвать. Может и ещё кого найдём…
Его последние слова прозвучали как-то странно – словно князь опасался выболтать что-то лишнее или сглазить задуманное. Оборвал сам себя на полуслове. Но Витонега не обратила внимания:
– Да?! – вновь обернулась к мужу лицом.
И – ах! – вскинулись на плечи тонкие руки, и по губам пробежала счастливая улыбка. Витонега спрятала лицо у мужа на плече, и Ходимир почувствовал, как намокает рубаха от слёз. Вот только слёз не хватало! – подумал недовольно князь, касаясь любимых глаз губами, и чувствуя, как начинает кружиться голова и гулко стучать в висках кровь.
Степь пахла полынью. Душноватой сухой горечью, от которой першило в горле.
Вадим Станиславич по прозвищу Козарин, дедич из Корьдна, остановил коня на высоком взлобке, глянул из-под руки. Где-то в непредставимом туманном мареве голубели едва заметные дали, шевелилось что-то призрачное, ждалось – вот-вот дохнёт оттуда палючим жаром, налетит, шурша и хлопая кожистыми крыльями, зелёнокожая лупоглазая погибель, клыкастая и жадная. И тут же – манила эта даль, хотелось ехать в эти широко размахнувшиеся просторы, туда, где далеко-далеко за окоёмом подпирают небосвод туманные Ясские горы. А то и дальше, за море Хвалынское, в Индейскую страну, где живут нагие мудрецы-рахманы, где говорят по-человечьи звери и птицы, в лесах бродят хвостатые, обросшие шерстью люди, а золотом мостят улицы в каменных городах. Или к тёплым винноцветным морям, где лежит за морем Русским Царь-город, где дома и хоромы крыты листовым золотом, куда тысячи кораблей везут каждый год несметные сокровища.
Вадим вздрогнул, словно очнувшись. Каждый раз, когда он глядел в эту степную даль (а глядел он часто), на него находило что-то вроде забытья, словно грезил наяву. Он верил – придёт время, и отсюда, с берегов Оки, от Москвы и Прони, с великой Волги пойдут люди в эти непредставимые дали. Дойдут и до Индии далёкой, и до Царя-города, и дальше, до тех жарких земель, где люди черны, как смоль, и до холодных восходных берегов, утверждая и там свою речь.
Русскую речь.
Дедич сжал зубы. Вспухли желваки на челюсти, сошлись на переносье брови. Широко раздулись ноздри.
Имя Руси всё шире расползалось над словенскими землями. Киевские князья-чужаки утвердились во главе словенского языка, внуздали прежние вольности крепкой уздой. Забывались прежние имена древлян и дреговичей, волынян и полян, северы и словен. И правнуки тех, кто ещё сто лет тому назад ходили против руси меч к мечу и топор к топору, ныне сами именовались русью. И только кривичи и вятичи упрямо держались, не желая оставлять свои имена и память о предках.
Да и то сказать – из тех кривичей одни полочане остались сами по себе, да и то под рукой князя из русичей ходят – Всеслав Брячиславич-то правнук самому Владимиру, праправнук Святославу. Тому, кто привёл печенегов на Оку, кого и о сю пору недобрыми словами поминают во многих вятицких домах. В роду Вадима Станиславича иначе про Святослава и не говорили, и по другому как разорителем, его и не звали. Вадим верил, что и в других домах вятичей – так же.
