– Голос у меня ничего. Глянется людям, когда сказы сказываю.
– И много знаешь?
– Про уральскую старину сказы ведаю. Про Полоза. Про девку-поскакуху. Про хозяйку горы Медной. Про малахит-камень узорчатый. Много сказов ведаю. Сказываю их с душевностью, чтобы сим антирес разжечь. Да прямо скажу, что иной раз сказами из-за бедности ночлег и прокорм отрабатываю.
Осип, почувствовав пристальный взгляд Поликарпа, нерешительно пододвинул Алевтине пустой стакан:
– Коли не осудите, налейте еще стакашик. Водица у вас – бархат по мягкости.
– Ключевая, оттого и мягкая, – сказал Поликарп.
– Гляди ты. Вот и думаю, что не схожа она с речной.
– В роще ключ бьет из-под вековой березы. Напористый. В лютую стужу не поддается морозу.
– Дозволь подумать, что ты здеся при хозяйстве вроде смотрителя?
– Угадал. Гляжу за березами. Старость ихную оберегаю по приказу хозяйки. Про нашу рощу люди сказы говорят. Строгость порядка понимаю, а посему приставлен к такому делу. За все непорядки подле господского дома держу ответ перед хозяйкой. А ты, человече, меня слушай, а чайку стыть не дозволяй. Студеный чай в зимнюю пор нашему брюху без пользы. Душа людская от чайного тепла, как окошко в ясный день, распахивается.
– Вот ведь как! А напиток вовсе бусурманский, но все одно гожь для православного человека.
– Вы ватрушечки попробуйте, дяденька Осип.
– Не торопи, голубушка. Добрую пищу потреблять надо со вкусом, чтобы ладом распознать.
– Радостно мне, что завернул к нам. С новым человеком новым словом люблю перекинуться. Со своими-то уж обо всем пересказано, переговорено. От странствующих людей про диковинное услыхать доводится.
– Правильно судишь. Мы люди на особицу. За это Господь пути-дороги к хорошим людям нам скрозь метелицы да бураны указует. Только одно беда, не ото всех людей одинаковое уважение углядываем. Прямо скажу, на Святой Руси всяки люди водятся. Есть такие поганые, кои норовят обидеть либо в жуликов обрядить. С виду будто в Христа верят. На храм глядя, лоб крестят, а нас, воинство христово, ворами да жуликами величают. Под рождество меня в Шадринске здорово отмолотили. Кровушка из носу вытекла. А спросите, за что отмолотили? Прямо зря. Показалось одному купцу, что у него со двора я гуся слямзил. Избил меня на улице, при народе, а потом, когда пригляделся, прощения за ошибку просил, в ноги кланялся – ликом обознался. Меня, честного человека, за ворюгу признал. Обидчика, конешно, пришлось простить, только в разуме заноза обиды на него крепко засела… Пододвинь, голубушка, вазончик с малиновым вареньем. Хочу с ним еще стакашик выкушать. Малость поостыл в пути. Малинкой надо застуду упредить в теле. Староват стал. Застужу ноги, зачинает кашель душить по ночам.
Поликарп, закончив чаепитие, перевернул на блюдце стакан вверх дном, отодвинувшись от стола, спросил странника:
– Звать тебя как?
– А я сказывал.
– Не расслышал. Туговат на уши.
– Осипом крестили.
– За сбором по краю топаешь?
– Шестой десяток без устали.
– Кукушкой живешь. Муторно, поди, без своего-то гнезда?
– Про кукушку отчего помянул? Рабом божьим проживаю.
– Все мы рабы божьи. И жулики и праведники. Беседуйте, ежели есть охота, а мне на боковую подошел час.
Поликарп пристально оглядел Осипа.
– Сокрушаю, видать, тебя? – Странник смиренно вздохнул.
– Чудно, Осип. Шестой десяток живешь, а седины в волосе нету. Видать, легко живешь?
– Неужли не знаешь, что рыжий волос дольше всех в себе огненную краску держит?
