* * *
Особа императора священна и неприкосновенна, род его поставлен править на вечные времена. Умысел на жизнь императора карается смертью, а приближение к нему без разрешения – тюрьмой.
Всякий портрет императора священен. В случае пожара он должен быть первым вынесен из дома. Никто не может стоять или сидеть выше императора. Когда император едет по городу, все должны находиться на улице.
* * *
Двойное самоубийство – наша традиция, и не следует осуждать его. Если на пути влюбленных встают неодолимые препятствия, такие, как несогласие родителей или отсутствие жилья и денег, они договариваются одновременно покончить счеты с жизнью. Они бросаются в море или прыгают, взявшись за руки, в горах – со скалы или ложатся под колеса поезда, или принимают яд, или убивают друг друга из пистолета. На острове Хоккайдо есть кипящие серные озера, смерть в них предпочтительна.
* * *
Необходимо воспитывать Дух Великой Восточной Азии. Великая Восточная Азия – это сфера Совместного Процветания.
Запрещаются выступления, воспитывающие ненависть к войне, запрещаются пропаганда пацифизма, мирных настроений и распространение уныния. Каждый должен посмотреть кинофильмы: «Победная песня Востока», «Командующий, штаб и солдаты».
* * *
Во Владивосток, в Гомера они приехали в мае, и сразу же получили на Корабле комнату.
Казенную мебель – ободранный стол, кровать, два шатких стула – принесли матросы со склада, шкаф уступила соседка.
Таня протерла влажной тряпкой пол, расставила стулья, сходили с мужем в столовую, а когда вернулись, за окном уже темнело, сине-зеленые ели налились чернью, растаяли, стали неотличимы от глухого, без звезд, неба.
Бухта, полуостров, дома продувались насквозь. Набегали тучи.
Муж лежал на кровати, одежду повесил на стул и смотрел, как она оттирает мыльной тряпкой жирные брызги на стене.
– Супом они, что ли, плескали?
– Иди ложись.
Он подвинулся, заскрипели пружины, хрустнула, ломаясь в матрасе, солома.
– Сейчас.
– Что ты там увидела?
– Паучок.
– Убей его.
– Он маленький.
– Мне встать?
Они ехали от Москвы до Приморья поездом десять суток.
– Ну, иди ко мне. Что – не ясно?
– Сейчас.
Она протянула палец и легонько коснулась паутинки, на которой качался маленький светлый комочек...
– Ну, иди же.
– А вот еще один. Пусть у каждого из нас будет свой паук. Они будут качаться на своих нитках и ждать, когда мы придем с работы. Я тоже пойду работать.
– Может, ты все-таки ляжешь? Ты можешь понять меня?
Она вздохнула, вышла из угла, стащила через голову тонкий свитер, стоптала, низко наклонясь, юбку, достала из чемодана рубашку, надела ее – затрещали искры, взяла в рот мятную конфету, протерла одеколоном пальцы.
– Расскажи мне о себе, – попросила она, – ты никогда не рассказывал об отце, о матери. Они любили друг друга?
– Да, да, да... Да перестань ты тянуть, ложись. Ты что, не хочешь?
* * *
Неделя не прошла, как Нефедову довелось узнать, что такое ВУ. Ему сказали: «Оденься. Ты что, чумичка, у нас так в море не ходят». Пришлось раздеваться до белья, надевать сперва еще одно, шерстяное, поверх него резиновый, похожий на водолазный, костюм, на голову – летный шлем. Когда оделся, его поставили позади маленькой, узкой, каплеобразной рубки, сказали: «Держись, а то смоет!» Он вцепился в поручни.
Оба катера были низкие, горбатые, похожие на перевернутую алюминиевую лодку. Перед Нефедовым из рубки торчали две головы – командир катера и Кулагин. Словно взорвавшись, завелись моторы, под ногами задрожала скользкая от воды и масла палуба. Отдали пеньковые концы, катер отпрыгнул от причала, отскочил, как выскакивает из станка ракета, и тотчас помчался, раздвигая корпусом воду (если смотреть сверху – утюг, скользящий по белой льняной, гладкой, как простыня, воде, а позади перемешанная винтами пенная дорожка – проутюженный след).
