– Есть у меня знакомая. Хочет стать стюардессой, вот накрыло ее, хочет и все. Подскажешь, куда ей, что ей? Есть ли вообще шансы?
– Девочка-то хорошая?
– Девочка-то ничего, только возраст там – под тридцать уже. Ей не светит?
– Почему, нормально. Если девочка нормальная.
– Да вроде ничего, – быстро повторила Нина.
– Английский хоть есть?
– И немецкий тоже.
– Сейчас как раз у «Аэрофлота» набор, пусть попробует.
– Попробует. Только она вообще-то на бизнес-авиацию нацелилась. Не хочет на большие самолеты с кучей пассажиров.
– Скромная у тебя девочка.
– Угу, не отнять. Но и в «Аэрофлот» она рыпнется, для начала-то.
– Контакты прислать, чтоб ты не искала?
– Ага, спасибо. А по времени примерно сколько будет это все?
– Что все?
– Ну я не знаю, что там у них – курсы, а потом же, наверное, медкомиссия? Короче, когда она полетит?
– Ну ты прям так сразу… Месяца три – это как минимум. И то, если у нее все везде с ходу сложится.
– Ага, спасибо, – повторила Нина и быстро добавила: – У этой – сложится.
Три месяца… Она отвернулась от рабочего компьютера, щелкнула выключателем чайника. Три месяца. И она даже не знает, где он сейчас работает, что с ним, связана ли его работа с разъездами и перелетами.
У нее, конечно, есть немного денег, она копила на отпуск. Хватит на билет. Даже и на два.
Но не на три месяца полетов.
Открыв чистый лист, Нина быстро стала набирать резюме.
На мгновение у нее замерло сердце. Тот же рост, чуть ниже среднего, та же тонкая фигура, осанка, те же светло-русые волосы. Мужчина с места 16D повернулся, закидывая сумку наверх, и Нина выдохнула. Нет. Конечно, нет. Как она вообще могла ошибиться?
Постоянный кошмар – что он вдруг окажется на ее рейсе – снова прошел стороной. Или отступил на время.
Они не виделись, наверное, лет восемь. Нет, побольше. Но Нина бы узнала.
А то, пассажир на первый взгляд показался похожим, – так мало ли в этом мире невысоких, худощавых и русоволосых.
Он уткнулся в монитор, почти не замечая ничего рядом, – пассажиры вокруг только-только рассаживались, до взлета еще есть время, и он успеет немного поработать, пока не попросят выключить компьютер.
– Sorry, switch off your notebook, please.
– Вера?! – выдохнул он, перебивая стюардессу, но тут же осекся. – I’m sorry…
– Ничего, – она перешла на русский. – Пожалуйста, выключите ноутбук, мы готовимся к взлету.
– Хорошо.
Неужели она? Нет, быть не может, не она, конечно. Просто слишком, слишком похожа, – тонкий нос, высокие скулы, вьющиеся смоляные пряди и брови вразлет.
Он мог, давно уже научился, подолгу о ней не думать. Неделями. Да что там неделями – месяцами. Пока случайно что-то не напоминало – похожий силуэт в толпе, или чей-то легкий и светлый голос, или вот, как сейчас, – эта стюардесса. Могла ли у Веры быть сестра примерно одних с ней лет? Да нет, он бы знал.
Лучше бы тогда, в детстве, его сразу выгнали с хора. Но Петр Николаевич – пожилой школьный учитель музыки – разрешил ему остаться и ходить дальше, – и только раз, приблизившись, неслышно для других произнес:
– Ты, Витя, не пой… ты просто рот раскрывай, но не пой, договорились?
И Витя не пел – но ходил на все занятия, и раскрывал рот, и смотрел на Веру.
А потом, ко Дню Победы, они разучивали на хоре песню про бухенвальдский набат. И тогда Петр Николаевич, чтобы ребята лучше поняли слова и выразительнее пели, рассказал им о том, о чем почему-то не рассказывала учительница истории, – о концлагерях, о газовых камерах и страшных печах.
